Так и сидели, коротая время за разговором: репетиции у них в этот день не было, и до вечера их никто не ждал. За первой рюмкой последовала вторая, и они заговорили об открытии Художественного театра, самой первой премьере, игравшейся в Каретном ряду, в театре «Эрмитаж», когда Качалова еще не было в труппе.
Театр открылся 14 октября, и Качалов с Садовским заспорили о том, с чем была связана эта дата. Василий Иванович уверял, что все дело в гадалке и вере театральных людей в приметы, а также в странных причудах владельца «Эрмитажа» купца Щукина, человека крайне мнительного. Здание кишело крысами, но Щукин запретил ставить крысоловки и разбрасывать яд: он боялся, что грызуны ему отомстят. Как-то он привел к Немировичу цыганку, которая и нагадала эту дату. Тот не был суеверен и согласился на четырнадцатое — хуже-то все равно не будет!
Приятели вдоволь посмеялись над этой историей, а потом вспомнили, как Станиславский пытался ободрить занятых в спектакле актеров.
На день открытия был назначен «Царь Федор Иоаннович», и мэтр собирался произнести речь, но волнение так его скрутило, что он не смог произнести ни слова. И тогда огромный, прямой, как трость, элегантно одетый Константин Сергеевич пустился в дикую пляску, пытаясь движениями выразить то, что не складывалось в слова. Он отчебучил какой-то невообразимый африканский танец, с его губ слетало нечто бессвязное. Впавшие в ступор актеры таращились на плясуна во все глаза, понимая, что происходит нечто необыкновенное, о чем будут рассказывать многие поколения театральных людей. Станиславский закончил плясать, и его увели отпаивать минеральной водой, спектакль прошел великолепно.
Это была золотая пора Художественного театра, но она, увы, уже минула...
На десерт они помянули валенок... Этот валенок, самый обычный старый валенок, прибит к притолоке двери МХТ, ведущей на сцену в Камергерском переулке. Придет время, и молодые артисты будут гадать: что это, как он тут появился? Хорошо, если тогда в театре еще останется кто-нибудь из стариков, — старожил объяснит, что валенок трогать нельзя — он прибит ради Станиславского.
Константин Сергеевич высок, гримируясь, целиком перевоплощается в своего персонажа — где ему думать о каких-то дверях? А притолока находится на уровне его лба, и после того как мэтр несколько раз со страшной силой врезался в нее головой, над дверью и появился валенок…
Тут они выпили за Станиславского и за то, чтобы валенок висел над дверью всегда. Домой Качалов направился нетвердой походкой. Хорошо, его новый дом рядом, иначе могло бы возникнуть неудобство: поклонницы и сейчас ходят за ним по пятам — нельзя, чтобы они видели его таким.
А Нина... Нина все поймет и простит.
Прихрамывая и чуть сутулясь, жена неутомимо снует по дому, стараясь сделать все, чтобы ему было комфортно. Если он простужен, Нина ни за что не выпустит его на улицу без шарфа и, провожая, потребует, чтобы не дышал глубоко.
— …Тогда я совсем не буду дышать.
— Не дыши!
В Казань, к Бородаю, Нина поступила на год позже Качалова. И в Москву Василий Иванович уехал уже человеком женатым. Через год после мужа в труппу Художественного театра поступила Нина. Успех пришел и к ней, пусть не такой громкий, как у Качалова. Поначалу ее называли одной из самых обещающих молодых актрис Художественного театра. А потом случилось несчастье, и карьера ее оказалась сломана.
Качалов шел домой, думая, что в их жизни может измениться решительно все: рухнет Художественный театр, на подмостках восторжествует Пролеткульт, он останется без ролей, большевики запретят пьесы Чехова — но жена по-прежнему будет заботиться о том, чтобы он не вышел из дома без шарфа. Тут он не ошибся, а вот с похоронами театра не угадал...
МХАТ (так он назывался с 1920 г.) стал первой сценой страны, его актеры превратились в театральных богов — Качалова удостоили звания народного артиста, Сталинской премии, двух орденов Ленина и ордена Трудового Красного Знамени. Премьеров окружал почет, они получали огромные зарплаты, но при этом годами сидели без ролей.
О мхатовских забавах и курьезах театральная Москва слагала легенды: одна знаменитость, сильно выпив и встав на четвереньки, пыталась отобрать кость у собственной собаки и была сильно покусана за лицо. Другие, попарившись в «Сандунах» и основательно набравшись, закусывали «свежепойманной» рыбкой — открывали консервные коробки, вытряхивали в бассейн шпроты и ловили их ртом. Каждый погибал на свой лад, а Качалов работал — первым начал читать со сцены прозу, и это принесло ему новую славу.
