Вернувшись, дома появлялся редко, и Ксения Ивановна боялась заговорить о том, где он находит утешение, да и не видела в том нужды: понятно, что у той, которая полыхнула из тьмы лорнетом... Кто она, жену тоже больше не занимало, гораздо больше беспокоило ее сильно ухудшившееся здоровье Альберта. Не прожив и трех лет со дня открытия своего театра, он умер, так и не утешившись. Лишь спустя несколько лет Николай Бенуа докопался до истины и узнал, что причина плохой акустики была в банальном русском «авось»: рабочие сбросили под сцену строительный мусор, убрав который можно было наконец насладиться чистейшим звуком. Но тот единственный, кто по-настоящему обрадовался бы ему, слушал уже другую музыку.
…В темную комнату постучались, потом дверь отворилась, и в проеме возникла голова. Ксения Ивановна, вернувшаяся из конторы душеприказчика, сидела, не зажигая света. «Дайте мне побыть одной», — сказала она, и дверь тихо притворили. Наверное, дети примутся успокаивать ее, скажут, что она проживет и на оставленные ей деньги, конечно, не так широко, как прежде, но вполне сносно. Представив подобный разговор, Ксения Ивановна горько вздохнула. К чему вся эта мишура, если она больше никогда не увидит его, не услышит бархатного голоса и раскатистого смеха, если не сможет сказать ему главного?
Она легла в постель и прикрыла глаза. Венеция, город карнавалов и любвеобильного Казановы, играла перед ней своими зелеными волнами. Альберт стоял на набережной, опершись на парапет, и смотрел вдаль, а ветер с близкого моря перебирал пряди его волос…
«Amore», — прошептала Ксения, счастливая оттого, что нашла слово для томившего ее чувства.
