С Николаем Попковым, моим первым и «крайним» мужем, встретилась на курсе. Он был несколько подслеповат — минус четыре. А когда человек плохо видит, у него взгляд такой становится, будто в себя, что ли. Ну так вот, Попков этот мало того, что обладал странным взглядом, так еще и весь такой в бороде… Будто из романов Хемингуэя вышел. Танцующим девочкам, к коим относилась я, на профильном занятии давали под опеку «деревянных» мальчиков. Так я начала шефствовать над Попковым и Жданько. К тому же не зря говорят, что провинциалов друг к дружке в Москве как магнитом притягивает. Мы везде были вместе, а Стас даже признавался мне в любви… Мама его, приезжавшая в столицу из Сибири с сумками, баночками с домашними заготовками, считала меня его невестой.
Полагала, что подхожу. На самом деле у нас со Стасиком был просто родственный типаж — диковатые, голубоглазые, светловолосые. Белые. И Попков на нашем фоне такой весь из себя герой в бороде. Когда у нас с Колей начались отношения, Стасик даже попереживал немножко. Но я продолжала относиться к нему как к брату, то есть близкому по крови человеку. Однажды при Коле на спор — Жданько имел неосторожность меня на него подбить — я одним махом расстегнула кофту, а бюстгальтера никогда не носила... Тот хохотал до икоты. Это не было пошлостью, скорее детским идиотизмом в чистом виде. Смешно же: мороженая сибирская треска — и такое отмочила!
О Стасе вспоминать тяжело… Слишком страшно и внезапно закончилась его история. Несмотря на внешние данные героя-любовника, громадный рост и пронзительные глаза, Жданько так и остался в моей памяти большим ребенком.
Улыбчивый, стыдливый… Краснел так, как иная девица не смогла бы! Когда я вспоминаю его, первое, что приходит в голову, — это как Стас смеялся. Открыто, по-детски запрокидывая голову. Кажется, я никогда не видела его занудным или агрессивным. Хотя мужик-то был здоровый, кажется, такой врежет — рассыплешься. И в то же время совершенно не переносил спиртного. Жили ребята в комнате общежития втроем: Попков, Жданько и еще один парень, не помню имени, он на художника-постановщика учился. Конечно, беспорядок был хроническим. Стас вообще слыл эдаким кулачком. Убирался только у своей кровати, будто по остальному помещению не ходит! Да и то нечасто. И вот однажды после очередного нагоняя от администрации мальчишки занялись наведением марафета.
Чистую комнату, естественно, захотелось украсить. Где они взяли брезентовую тряпку со свастикой, пес их знает. Прикрепили ее на стену, а поверх — скрещенные рапиры. Кто-то заглянул в гости и это увидел. Был поднят вопрос о том, что в театральном общежитии обосновалась чуть ли не фашиствующая организация. И понеслось! Устроили судилище, из училища поперли на год… Дали исправительный срок. Исправлялись они у Колиных родителей. Стас стал много читать, привык к большому городу, да и вообще очень переменился.
— А с Валентиной Малявиной вы знакомы?
— Очень шапочно. Однажды пересеклись на кинофестивале и как-то раз были с Колей у них в гостях.
Поначалу Стас рассказывал про нее взахлеб. Судя по всему, Валентина интересный человек. Наша со Жданько провинциальность тоже сыграла свою роль: если я увидела в Попкове героя Хемингуэя, то Стас в Малявиной, вероятно, — аналогичную героиню. Встречались мы нечасто. Когда до меня докатились слухи, что Жданько то ли покончил с собой, то ли был зарезан Валентиной, я вообще всерьез это не восприняла. Мы виделись несколько дней назад, и меньше всего он был похож на человека, который близок к тому, чтобы воткнуть в себя нож. Да и Малявина в роли убийцы представлялась мне с трудом... Вся история напоминала детектив, а ее главный герой был тот еще придумщик! «Смылся куда-нибудь нарочно, — решила я. — Когда вернется, обязательно скажу, что розыгрыш получился дурацким». Даже увидев Стаса в гробу, его маму, которая, как большая птица с перебитыми крыльями, с трудом держала равновесие рядом, и ее выводили под руки, я не смогла этого переварить.
