Подготовка к съемкам началась с изнурительных ежедневных репетиций, мы оттачивали каждую танцевальную сцену. Астер чуть ли не на коленях умолял художников по костюмам не украшать, как тогда было модно, мое платье страусовыми перьями.
— О, никогда не забуду, в какой ад превратились мои танцы с Джинджер Роджерс! Эти перья щекотали ноздри, приходилось выкручиваться и на ходу импровизировать движения, чтобы спрятать свое перекошенное чиханием лицо. Но и это еще не все! Перья настырно лезли мне в рот, застревали в зубах, а я ведь должен был «держать ослепительную улыбку», отбивая в кадре чечетку. Это просто подлость какая-то, а не элемент костюма!
Во время репетиций в семье Фреда случилась трагедия: тяжело заболела его любимая жена Филлис, с которой он прожил двадцать счастливых лет и произвел на свет двоих детей. Ей сделали операцию, но надежд было не много. Фред отказывался в это верить, говорил всем вокруг, что Филлис непременно поправится. Внешне ничто не выдавало его напряжения. Без опозданий он являлся на репетиции, «включал улыбку», и мы снова тренировались до полусмерти. Но однажды, когда мы отрабатывали самую веселую сценку танца на выпускном балу, Фред вдруг не выдержал — лицо его задрожало, веки задергались, и слезы покатились из глаз. Как дождь... Астер опустил голову, спрятал лицо в полотенце и зарыдал. Я стояла рядом, не зная, что сказать. Многие поспешили отвернуться. Было неудобно и очень грустно. А потом Фред прошептал: «Не думаю, что она выкарабкается…».
Через пару минут он все же сумел взять себя в руки, и репетиция продолжилась.
А спустя несколько дней Филлис умерла.
Студия прервала репетиции на 15 дней, дав возможность Астеру прийти в себя после похорон.
Помню тот первый день, когда он появился в зале. Очень изменившийся. Глаза пустые, в морщинках, припухшие. Видимо, он много плакал. Нам запретили говорить с ним на эту тему, и все в группе делали вид, что не замечают его состояния. Он держался изо всех сил, но когда не получалось — прятал лицо в полотенце и плакал. В зале воцарялась тишина. Вот в таком мучительном ритме и прошел весь наш подготовительный период.
А когда настал первый съемочный день, Фред заявился на площадку подчеркнуто спокойным и выдержанным: он сумел взять взять себя в руки.
Когда смотришь «Длинноногого папочку», кажется, что каждый эпизод фильма излучает радость. Мало кто знает, какой ценой далась эта радость Фреду Астеру…
— Как складывалась ваша карьера в Голливуде?
— Однажды я обратила внимание, что играю по сути одну и ту же роль — Золушки. Бедная сиротка-нищенка обретает достаток и счастье, встретив своего Принца. Ну вот сложился у меня такой образ, и попробуй его сломай.
Я продолжала сниматься, но становилось все скучнее, и, в общем, стала подумывать о возвращении в Европу.
К тому же у меня начался роман с молодым английским режиссером Питером Холлом, ради которого в итоге я и решилась бросить Голливуд. Жюль Штейн, президент МСА, кричал в бешенстве: «Лесли, вы бредите?!» Перед вами весь мир! Голливуд подписал с вами долгосрочный контракт! Любая актриса сочтет это даром небес, и вы все готовы оставить ради какого-то там мужа?»
Возможно, он был прав. Но я никак не приживалась в Америке, хотелось иметь дом и настоящую семью. Разорвав контракт, уехала в Англию, быстро вышла замуж за Питера и родила двоих детей.
— Не жалели о своем поступке?
— О том, что все бросила ради любви, — никогда.
Но о том, что с мужем жизнь не сложилась, жалела. Вскоре Питер превратил меня в домохозяйку, посчитав, что в уютном доме мне будет гораздо комфортнее, нежели на сцене или перед камерой. Я тосковала, наблюдая за активной творческой жизнью мужа, — он репетировал с с Питером О’Тулом, обсуждал детали постановки с Теннесси Уильямсом... А я тихо сидела рядом или подавала кофе. Тайком стала налаживать старые связи, ненадолго улетать на съемки.
К счастью, меня не забыли.
Мои вылазки вызывали у супруга массу отрицательных эмоций, он ехидно спрашивал: «В тебе что, никак не умрет актриса?» В его понимании замужество ставило логическую точку в карьере любой женщины.
Мотаясь туда-сюда, я часто оставалась одна.
