Наверное, понимал, что Юрский вряд ли видит дочь сотрудницей органов, с которыми его собственные отношения к тому моменту были определены раз и навсегда. Ну так вот, в ходе встречи выяснилось, что человека из Конторы во мне привлекла способность говорить без акцента и имитировать особенности иностранной речи. Действительно, мне очень нравится использовать разные говоры для характерности в роли. Кроме того, я могу не понимать, что произношу по смыслу, но воспроизведу очень точно. Шли, как я уже упомянула, дикие годы, и маму, конечно, соблазняли предоставлением ее дочери возможности пережить смутное время за рубежом. Наталья Максимовна страшно переполошилась: «Да вы что? Она в театральный институт собирается!» «Если у Дарьи еще и актерские данные есть, — воскликнул ее собеседник, — так это вообще то, что надо!»
Мама ответила отказом, уроки английского резко прекратились, а мне причину раскрыли только спустя время. Сейчас, особенно когда я жалуюсь, она иногда театрально вздыхает: «А могла бы стать герцогиней или баронессой где-нибудь!» «Да нет, ма, — парирую я, — шпионкой была бы, а не баронессой».
В вопросе выбора профессии уговорить меня на иное, нежели актерская стезя, было априори дохлым занятием. Хотя, надо признать, понимала я в ней совсем немного. Помню, однажды пришла из школы и, как всегда, очень эмоционально рассказываю маме что-то про любовь: «Я-то ведь думала!.. А он видишь, как!..» И тут как обухом по голове мамина фраза: «Раз уж собираешься в театральный, запомни это состояние. Сложи его аккуратно в сундучок памяти, потом будешь часто доставать и им работать». «Мама! Да как ты можешь такое говорить?!
Я тут сейчас страдаю, а она мне про сундуки рассказывает!» — взорвалась я. — «Вот и запоминай, как ты сейчас страдаешь». «Боже, какой цинизм!» — подумала я, а потом столько раз заглядывала в тот сундучок!..
Кажется, с момента моего поступления сначала в Школу-студию, а потом и в труппу МХАТа родители не пропустили ни одного показа или премьеры. Даже когда я очень прошу их не приходить. Однажды в аврале вводилась в «Рождественские грезы». Для меня история получалась сложная: спектакль уже шел на сцене 15 лет, в постановке занята мама, утром сказали про мой ввод, вечером уже надо выходить на сцену, а текста — до хрена великого! Я дико боялась и папе строго-настрого запретила… Он дал мне слово, что не придет. Как играла, не помню, на поклон топала с подгибающимися от нервного перенапряжения коленками.
Зала не вижу, все слилось в сплошное пятно и крутится в калейдоскопе. И тут из самой гущи дикой радуги вижу протянутую ко мне руку с громадным букетом роз. Папа! У нас в семье не принято дарить друг другу цветы к премьерам: глупо ведь, если мы начнем с букетами курсировать! Ну конечно, он все посмотрел, просто постарался не попасться мне на глаза… И безусловно, я ощущаю поддержку родителей, но и оценок их побаиваюсь. Папа врать совершенно не умеет, он из тех, у кого все эмоции на лице написаны. Когда ему нравится, он начинает оглядываться на соседей: «А!? Ну как? Вы видели? Прелесть же!» Поэтому если папа хвалит, это ценно в десятой степени. Но эмоции же не всегда положительны. И, поверьте мне, Юрский, действительно может страдать от того, что считает увиденное бездарным или неумным. Ему больно.
О! Однажды родители чуть не развелись из-за просмотренного спектакля с моим участием! Мнения у них родились диаметрально противоположные, спорили сутки напролет, и оставалось только удивляться, как никто никого не убил. «Мне уже все равно, что вы думаете! — рычала я. — Прекратите! Мама, не кричи, пожалуйста». — «Ты еще не слышала, как кричат!» А как они ссорятся! Голоса у родителей богатые, один энергетический посыл чего стоит! Поэтому выяснение отношений чаще происходит именно «на голосах». И лучше сразу сливаться, пока не попал в эпицентр этого вихря. Хотя все-таки ссоры у Юрских — довольно редкое явление, обычно они сходятся во мнениях.
— Оценка вашего первого избранника тоже была единодушной?
