Приезжай через полчаса — будет тебе целый стол!
Бывало, после творческих посиделок в театре мы всей труппой ночью шли на городскую площадь. Мгер забирался на трибуну, не разобранную после митинга, и затевал свою демонстрацию. Выступал в роли Ленина, напрямую общаясь с пролетариями из актерского состава.
В ереванских кафешках его давно знали.
— Налей, — говорил Фрунзик официанту.
— А закусить? — интересовался тот.
— И закусить налей! — снова подставлял Мгер пустую рюмку.
В ресторанах нам всегда присылали в подарок бутылки: «Тот и этот стол вас уважают!» В один «злачный» вечерок перед Фрунзиком выстроилось с десяток призовых «кубков», полных коньяка, шампанского, водки... Мкртчян подозвал официанта и заключил сделку:
— Слушай, дорогой, я сейчас это все не выпью. Отказываюсь в пользу ресторана. А вот если однажды утром у меня не будет денег на кофе, тогда я к вам приду.
И с тех пор он частенько захаживал туда выпить чашечку кофе.
Однажды с похмелья Мгер пришел в театр в разных ботинках — один черный, другой коричневый. Когда я ему указал на эту забавную деталь, друг не растерялся: — Пусть люди смотрят!
Хочу ввести в Ереване новую моду.
Меру народной любви к себе Фрунзик не преувеличивал. По пути в Ленинакан его машину как-то тормознули жители села. Так один из них, увидев Фрунзика, поцеловал любимого актера... в капот.
Всего лишь раз посреди шумного застолья Фрунзик шепотом признался мне:
— Когда вокруг столько людей, я чувствую себя так одиноко…
Домой он не спешил, любил побродить по ночному Еревану. Когда его спросили, как же он так болтается по темным улицам совсем один, Фрунзик отшутился:
— Почему один? Собаки-кошки тоже ходят!
Его горе росло — он постепенно терял ту Донару, которую полюбил когда-то.
Во время приступов она переставала узнавать мужа, а он — ее. И с каждым разом срок госпитализации увеличивался. Наконец врачи посоветовали оставить Донару в больнице насовсем — ей требовалось постоянное наблюдение. И Фрунзик вернулся из Франции уже один. Заперся в квартире и пил несколько дней.
Дочь Нунэ к тому времени уже выросла, вышла замуж и уехала в Аргентину. Фрунзик ощущал себя гражданином мира, поэтому не побоялся выпустить ее за «железный занавес».
Вааг по-прежнему жил с отцом. Но он с детства был мальчиком непростым. Тяжело находил общий язык со сверстниками. Кроме рисования ничто больше его не интересовало.
В подростковом возрасте у сына начались нервные срывы. Отец решился его обследовать— выяснилось, что Вааг унаследовал болезнь матери. Фрунзику оставалось только ждать, когда она завладеет мальчиком полностью.
В общем, для поддержки душевных и физических сил моему другу требовалась компания. О новой супруге Фрунзик сообщил мне как бы между делом:
— А я, кстати, на днях женился!
— Опять?
— У Чарли Чаплина было несколько жен, так чем я хуже?
Сложно сказать, по любви или от отчаяния сошелся он с Тамарой Оганесян. Хотя она тоже была невероятно красивой, да еще моложе его бывшей жены.
Тамару утвердили на ту же роль в «Дяде Багдасаре», что и Донару. Одни и те же диалоги, сцены, которые Фрунзик с юности много раз проигрывал с любимой женщиной. Может, сработал эффект «дежа вю», но этот спектакль опять устроил личную жизнь Фрунзика.
Тамара была дочерью известного человека — председателя Союза писателей Армении. Отсюда и все ее богемные замашки — хлопотать по хозяйству она была не настроена. Готовить не умела. Вообще была настолько не приспособлена к самостоятельной жизни, что даже не могла одна поужинать. Поэтому бегала по всему Еревану и спрашивала знакомых, где гуляет ее Фрунзик. Часто находила мужа на вокзале, куда мы с ним наведывались, чтобы закусить любимыми пирожками с картошкой. Из этого невинного желания всегда получался скандал.
С появлением новой жены Фрунзик не остепенился.
И хотя Тамара пыталась взять его в кулак и пресечь пьянство, Мгер не мог принадлежать ей одной. Он уже давно стал народным достоянием. Со всеми вытекающими последствиями.
Постоянно ссорясь, супруги не прожили и года. За месяц до кончины Фрунзика Тамара от него ушла.
А смерти Мгер не боялся — он и над ней успел изрядно поглумиться. Даже всех нас уже подготовил. Повесил однажды в театре собственный портрет в черной рамке, рядом пришпилил траурный бант. И сам встречал каждого входящего со скорбным лицом: «Какая утрата! Какой был человек!» — указывал на фото издалека. Коллеги, конечно, огорчались и спешили в поминальный угол, чтобы узнать, какого бойца лишился наш дружный отряд.
Там снова встречали Фрунзика, только в графическом варианте — портрет над ними смеялся.
Декабрь 93-го года в Ереване не было света и тепла — отключили из-за военного конфликта с Азербайджаном. А Фрунзик пил несколько дней, оплакивая кончину нашего друга и коллеги Азада Шеренца. «Когда меня увидят в роли Отелло, наконец узнают, кто такой Фрунзик Мкртчян», — повторял он в пьяном бреду.
Потом он заперся в квартире и продолжал скорбеть в одиночку. Вааг шатался по темной квартире, уже не понимая, что происходит с 63-летним отцом...
Когда сломали дверь и вошли в квартиру, первым делом увидели Ваага: мальчик безучастно сидел на диване, глядя пустыми глазами в потолок.
