Но она в нашу квартиру так и не вернулась, в результате та пропала…
Надо сказать, разрыв с мамой стал для меня и разрывом с Ханаевыми. Разумеется, они приняли сторону дочери, хотя первое время и предпринимали какие-то, прямо скажем, неэффективные попытки сохранить нашу семью. В том, что они поддержали мать, я их не осуждаю. Родители всегда должны поддерживать детей, пусть даже те не правы. В 1973 году, когда умер дед Ника, я рвался на его похороны, но меня не отпустили с военных сборов. Я далеко находился — между Ярославлем и Костромой. Так мы и не простились. Но мама похоронена рядом с ним, и я сейчас ухаживаю за их могилами… Да. А мы с отцом переехали тогда в коммунальную квартиру в Афанасьевском переулке, как оказалось, на многие годы. Жили просто.
Отец больше не женился. Я научился готовить. С тех пор знаю, что эти ваши женские штучки — «я готовлю!» — вздор. Все очень просто: моешь мясо, бросаешь в кастрюлю с водой, дальше делай что хочешь. Час с лишним поварилось — режешь картошку, капусточку, морковь — через полчаса суп готов! Благодаря той «школе» я теперь все умею... Летние месяцы мы с отцом проводили на даче. В нее он вкладывал большие средства и силы, чтобы и зимой можно было приезжать: провел газовое отопление, постелил двойные полы, вставил двойные рамы... Так мы и жили. Конечно, для меня многое изменилось. Не только в бытовом отношении, но и в окружении. Наш прежний дом хоть и не был таким, в котором всегда многолюдно и весело, но он был нормальным, семейным — с гостями за столом по праздникам, с какими-то своими традициями. Все ушло. Но мы жили, я считаю, достойно.
Конечно, отец очень сильно переживал. Очень сильно. Правда, несмотря на то что был человеком очень эмоциональным, все держал в себе. Но я-то чувствовал! Думаю, и для него уход матери стал страшной неожиданностью. Брак у них был вполне счастливый, гармоничный. Просто у мамы случилась страсть… Но это не умаляет моих в целом положительных чувств к ней. Что делать — так сложилась жизнь. А люди всегда помнят только хорошее.
— И ни вы, ни мать не искали встреч?
— Нет. И что касается моих переживаний по этому поводу, тоже ничего интересного рассказать не могу. Если бы я хотел — конечно, попытался бы с ней встретиться. Если бы мать хотела — она попыталась бы встретиться со мной. Не через 17 лет, а раньше — на 10, на 15 лет. Но мать позвала меня, только когда ей стало очень плохо.
Сама позвонила. А не будь этого звонка, наверное, и ничего бы не было. Понимаете? Это не я ушел из дома — мать ушла. Она развелась с отцом, а получилось так, что и со мной заодно. Если тебя не хотят видеть — что делать? Нравится, не нравится — спи, моя красавица!.. За 17 лет она не позвонила ни разу и ни разу не дала о себе знать. Я видел мать только по телевизору и в кино. Конечно, я смотрел картины с ее участием. Мне это было важно. Конечно, эти годы не были годами равнодушия — я постоянно вел с матерью какой-то внутренний диалог. Могу сказать больше: у меня были с ней взаимоотношения — их я выстраивал внутри своего собственного сознания. И конечно, ее уход на меня повлиял. Что-то со мной тогда действительно произошло. Школу я окончил довольно угрюмым молодым человеком. К счастью, институт меня от этой неприятности излечил — я стал компанейским, обрел огромное количество друзей...
И вот однажды пришел день, мне было уже 32 года, когда мама позвонила и сказала: «Привет. Как поживаешь?» Однако не знаю, взялась бы она за трубку, если бы не болезнь?..
— К болезни привела автомобильная авария?
— Не авария, просто экстренное торможение. Все случилось на Садовом кольце. Мать, как это часто бывает с женщинами, поздновато заметила светофор и со всей силы нажала на тормоз. У нее резко откинулась назад голова. Пронзила жуткая боль в шее. Это было года за два до нашей встречи. Произошло смещение самого верхнего позвонка — того, который входит в ствол черепа. Но это потом выяснилось. Недели через две боль потихоньку затихла.
А через полгода возобновилась и больше не проходила ни на секунду до самой маминой смерти. Тогда-то она и позвонила, и мы стали видеться по нескольку раз в неделю. Как родные люди. Это правда. Но и в первую встречу, и в последующие мы вообще не касались прожитых лет. Будто не было ее ухода. Такое получилось негласное соглашение между нами. Мама была уже в достаточной степени больным человеком, и мои посещения сводились к тому, чтобы обеспечить ее продуктами, лекарствами. Разговоры чаще всего велись о ее здоровье, ее болезни. Лишь иногда — о текущих делах, о четвероногом поклоннике Тузике. Она даже не спрашивала меня об аспирантуре, о моих поездках за границу. И другими подробностями моей жизни тоже не интересовалась. Но со своей семьей — женой, детьми — я ее, конечно, познакомил.
Ну вот еще, пожалуй, о театре мы немного говорили. И о кино. Она простить себе не могла, что отказалась от роли миссис Хадсон в картине «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». Помните, в нем Холмса играет Василий Ливанов? Кстати, с этой семьей у мамы были особые отношения. Борис Ливанов, отец Василия, — неформальный мамин учитель. Мама входила в его, так сказать, «группировку». Это было еще до прихода во МХАТ О. Ефремова. Сильны были старики, и все артисты невольно распределялись по трем группам. Была группа Виктора Станицына, группа Михаила Кедрова и группа Бориса Ливанова. Мама принадлежала, как я уже сказал, к последней. Ливанов ей покровительствовал. Но, увы, их добрые отношения однажды закончились. Считаю — по вине матери. Она оказалась в одной компании, где нелицеприятно говорили о Борисе Николаевиче.
