Да ведь любой ремесленник в Нюрнберге знает: чтобы твое дело приносило прибыль, занимайся чем-то одним. В городе нет других граверов, которые работали бы и с металлом, и с деревом. Ведь учить подмастерьев для этого нужно вдвое дольше, да и редкий из них может освоить сразу две такие разные науки: деревянную доску режут «к себе», а медную — «от себя», на деревянной следует сделать линии выпуклыми, а на медной наоборот — прорезать углубленные бороздки... Да и мало ли еще секретов...
Но горше всего обижало Альбрехта то, что Агнес никак не могла понять, почему картины, на которые Вольгемут потратил бы месяц, от силы два, Альбрехт пишет по полгода. Почему уже второй год он не может закончить такой важный лично для нее заказ?
Сделал его купец Якоб Геллер, давний приятель Ганса Фрея. Это у него в доме, приезжая во Франкфурт, останавливается Агнес. Только теперь между нею и Геллером черная кошка пробежала. И все потому, что Альбрехт непонятно чего хочет добиться от картины, которой и цена-то сто гульденов! Ну как ему объяснить Агнес, что не в цене дело? Не может Альбрехт променять на звонкие гульдены свои мечты, не хочет предать великое волшебство живописи, тайны которой он с таким трудом постигал в Венеции.
«Ну вот и оставался бы там, подальше от этой ведьмы!» — в сердцах оборвал его Виллибальд. Ведь сам венецианский дож, потрясенный мастерством, с которым Дюрер исполнил полотно «Праздник четок», предлагал мастеру поселиться в их городе навсегда, сулил почти невозможное: вступление в гильдию живописцев, да еще и жалованье от республики — двести дукатов ежегодно.
Почему же Альбрехт отверг его милости? А заодно и ту прекрасную незнакомку, которая таинственно улыбается с портрета, спрятанного в дальнем углу мастерской, подальше от глаз бдительной Агнес? Никому, даже Виллибальду, не назвал Альбрехт ее имени, но Пиркгеймер головой поручился бы, что была эта женщина для его друга не только моделью, но и возлюбленной. Так зачем же он вернулся от нее к своей Агнес?
Но Альбрехт в ответ только пожал плечами. Он и сам не мог этого понять... Может быть, дело в гороскопе, что получил он тогда в Италии от одного астролога, их общего с Виллибальдом друга? Прост и прям был приговор звезд: Альбрехт Дюрер будет жить в достатке, станет великим художником и познает много женщин.
Но жена так и останется у него одна... Что ж, спорить со звездами он не решился.
Поздним вечером, нетвердой походкой пробираясь домой, Альбрехт почувствовал, как ноги сами поворачивают в сторону крепостной стены. Здесь, у ворот, выходящих на франкфуртскую дорогу, стоял его новый дом. Долго всматривался он в тот вечер в его темные окна... И смутная тревога перед будущим никак не оставляла его сердце. Да неужто он поддался глупым страхам Агнес? Или волнует его душу вовсе не тревога, а надежда, надежда, в которую он никак не решается поверить? Надежда на то, что в этом доме наконец ждет его не дающееся в руки счастье? На то, что оставит его вечная тоска, грызущая душу, и погоне за недостижимым идеалом придет конец... А может быть, долгожданные дети, благодарение Богу, появятся у них в этом доме и между ним и Агнес все пойдет по-другому?
Лишь когда петухи завели свою предрассветную перекличку, возвратился мастер Дюрер домой.
А спустя несколько дней здесь уже царили суматоха и суета — семейство готовилось к переезду. Против воли захватило радостное беспокойство и Агнес. Да будь что будет! Разберется она, если нужно, и с привидениями... И непременно поставит в новом доме все по-своему. Вот тогда увидит наконец и Альбрехт, что за сокровище его хлопотунья- жена...
В мае 1509 года сделка между Христиной Вальтер и Альбрехтом Дюрером была оформлена окончательно: мастер внес за свой новый дом 275 гульденов и обещался уплатить все связанные с ним долги.
Первую ночь на новом месте Агнес почти не спала, вздрагивала от каждого шороха.
Но постепенно страх стал уходить. Ничего тревожного не случалось, и солнце щедро светило в широкие окна. Даже старая Барбара как-то присмирела, предоставив невестке устраивать новый дом на свой манер. До краев был в то лето наполнен новыми надеждами дом у крепостной стены. Надеждами, которым, увы, так и не суждено было сбыться.
Никуда не ушла грызущая сердце Альбрехта тоска. Именно в этом доме исполнил он самую знаменитую и таинственную из своих гравюр — «Меланхолию». И детей Господь супругам Дюрер так и не послал. До последнего надеялся Альбрехт, изобразивший однажды свою пятидесятилетнюю жену в образе Святой Анны, родившей в глубокой старости.
До последнего надеялась и Агнес, заставившая мужа купить в Нидерландах аж четырнадцать кусков гваякового дерева, отвар которого, как она слышала, чудодейственно помогал от дурных болезней.
Это путешествие в Нидерланды стало единственным в жизни супругов, которое они предприняли вместе. Оно же стало для Дюрера и последним. Мастер так и не смог до конца оправиться от лихорадки, которую заполучил в сыром нидерландском климате. Больше он уже никогда надолго не покидал Нюрнберг. Свою последнюю картину, названную «Четыре Апостола», он в 1526 году подарил родному городу. А с наступлением следующей зимы ослабевший Дюрер перестал даже выходить из дому. Несколько месяцев спустя, весной 1528 года, его похоронили на кладбище святого Иоанна.
«Все, что было смертного в Альбрехте Дюрере, покоится под этим холмом...»
