Сейчас Альбрехту было и смешно и горько вспоминать ту наивную просьбу, с которой обратился он к Агнес, возвратясь из своего первого итальянского путешествия. Позировать обнаженной? Лежать, развалясь, голой при дневном свете? Да он с ума сошел! А до путешествия казался таким скромником... Тщетно муж втолковывал Агнес, что в Италии многие жены художников позируют своим мужьям. Да и как иначе честному христианину постичь пропорции человеческого тела, без знания которых фигуры на картине навсегда так и останутся мертвыми? Право же, никто никогда и не узнает, с кого рисовал мастер свои наброски. Как же! Не узнают... Да ни одна порядочная женщина в Нюрнберге не согласилась бы показаться чужому мужчине в таком виде. А значит, все сразу поймут, что или мастер Дюрер уговорил за сходную цену какую-нибудь шлюху, или выставил на всеобщее позорище собственную жену.
И какой из этих двух видов бесчестья Агнес предпочесть? Нет уж, пусть Альбрехт эти глупости навсегда из головы выкинет!
Как старался он увлечь Агнес рассказами о прекрасном городе, в котором побывал! Взахлеб описывал великолепие венецианских дворцов, яркость тамошних нарядов и мастерство живописцев. Правда, наняться в учение ни к одному из них он так и не смог: венецианским мастерам запрещалось обучать иностранцев. Но он видел за работой лучших из лучших — неподражаемых братьев Беллини. Он сумел скопировать их картины и изучил в них каждый штрих. Скоро, очень скоро он тоже сможет так рисовать. И тогда исполнится наконец его мечта: оживут его картины, как оживают они под кистью великих итальянцев... Но Агнес не интересовали его мечты.
Она хотела знать совсем другое. Когда Альбрехт собирается получить звание мастера?! Когда вместо никчемных странствий он займется почтенным делом? И когда наконец они начнут копить на собственный дом? Ведь Агнес до смерти надоели вечные наставления Барбары...
Мастер Дюрер с досадой стукнул себя по лбу... Барбара... Как же он забыл?! Ведь он так и не сказал Агнес, что мать его тоже переедет с ними. А значит, завтра будет новый скандал... И он поморщился, как от зубной боли.
Скандал наутро и в самом деле разразился, да такой, что прислуга и подмастерья попрятались кто куда. Все, что наболело, прокричала Агнес в лицо мужу! И дождалась: обозвав жену глупой гусыней, Альбрехт хлопнул дверью и отправился вон из дому, даже не сказав, куда идет.
Только Агнес и так догадывалась куда — как пить дать к Пиркгеймеру. Теперь до ночи будут бражничать. А то еще вызовет Виллибальд из срамных домов, что стоят на берегу Пегница, своих разудалых подружек. Благо с тех пор, как он овдовел, некому больше мешать его безобразиям. Постарался Виллибальд, избавился от докуки...
В том, что вина за безвременную кончину прекрасной Кресценции, жены нюрнбергского патриция Виллибальда Пиркгеймера, лежит на его совести, Агнес не сомневалась. Нет на свете женщины, способной вынести жизнь с этим самодуром и развратником! Да, род Пиркгеймеров один из самых старинных и благородных в Нюрнберге. Вот только в Виллибальде родового благородства ни на грош. Одна спесь и гордыня. Вечно он с кем-то в ссоре, вечно чем-то недоволен. Даже Малому городскому совету, в котором знатнейшие патриции испокон веку вершат судьбы Нюрнберга, Виллибальд постоянно норовит перечить.
И угораздило же Альбрехта из всех именитых горожан выбрать в друзья именно этого нечестивца! Уж сколько раз Агнес просила мужа прекратить эту позорную дружбу! Но Альбрехт только кричал в ответ, что она не видит дальше своего носа, что Виллибальд крупнейший в Нюрнберге библиофил, лучший в городе знаток латыни, кладезь знаний и ума палата. А когда Агнес в ответ поджимала губы, обзывал ее глупой гусыней. Точно так же, как обозвал сегодня...
Агнес смахнула слезу... Послушать Альбрехта, так кроме глупостей она сроду ничего не изрекала. И жгучая досада на мужа, этого самодовольного гордеца, вдруг окатила Агнес с головы до пят. Да как он смеет так с нею говорить?
Да ее доля в семейных доходах, может, поболее, чем его. И разве знала бы теперь имя Дюрера вся Европа, если бы она не продавала на ярмарках сотни его гравюр?
Отец всегда говорил Агнес, что наследная купеческая сметка у нее в крови. И был прав! Стоило Альбрехту в 1495 году открыть наконец собственную мастерскую, как Агнес начала зорко присматриваться к его ремеслу. А присмотревшись, поняла: гравюры — это золотое дно. Но не те, которые Альбрехт делает по заказу своего крестного Кобергера для иллюминирования книг, а те, что можно было бы продавать в розницу, отдельными листами. Книги да картины — вещи дорогие. А купить гравюру, цена которой пара гульденов, может любой. И ведь оттисков с одной доски можно сделать целую кипу. Да, продать в Нюрнберге больше полусотни одинаковых гравюр не удастся.