Едва она открыла глаза…
В зависимости от того, кому Хизер рассказывала свою историю, она варьировала дальнейшие подробности. Например, Макки сказала, что в то утро была одна, хотя на самом деле — не совсем. В соседней комнате шелестел газетами ее тогдашний жених, крупный банкир Индустриального банка Японии Рафаэль Минчионе, самый состоятельный потенциальный муж из всех, что у нее были, до этого, в сущности, попадалась мелочевка. Открыв глаза, Хизер зажмурилась: на тумбочке лежало сверкающее крупными зелеными камнями колье. Она сказала себе: «Ты это заслужила, Хиз!
Жизнь прекрасна. Сегодня он сделает тебе предложение!» От радужных мыслей ее отвлекла обычная утренняя рутина модели — 400 приседаний, 30 отжиманий. Эта неизменная полуторачасовая зарядка дьявольски раздражала всех ее мужчин: у самих-то нет такой силы воли! И вот они с Минчионе беззаботно болтают на углу; прощальный поцелуй перед тем, как разойтись, и последнее, что запомнила в тот день Хизер, — с ревом несущийся на нее эскорт из трех красных полицейских мотоциклов. Потом она узнала, что ее сбил третий: ребята спешили по срочному вызову, и такой пустяк, как холеное тело Хизер у них на пути, не показался им серьезным препятствием. У нее были сломаны все ребра, пробиты легкие и… оторвана левая нога.
Выкрашенные в жизнерадостный оранжевый цвет коридоры хирургического отделения, казалось, пропитало людское отчаяние: там выли, стенали, пытались покончить с собой...
Какому-то мальчишке из соседнего блока тоже, как и Хизер, отняли ногу, так он на следующий день принял смертельную дозу снотворного. Ее соседка, красивая 40-летняя женщина, потерявшая руку в аварии, днями и ночами оглашала коридоры надрывным воем, ее глушили сильными препаратами, и она ненадолго затихала. Хизер, заткнув уши, требовала, чтобы ее перевели в палату подальше — барабанные перепонки лопаются. Под эту жуткую какофонию отчаяния в душе Хизер, как и у других несчастных, неудержимо раскручивалась паника: калека… уродина… больше никогда ни один мужчина… как на себя смотреть… как страшно… зачем жить… теперь никогда не встану с кровати… господи, почему я? почему со мной?
Ощущение захлопнувшейся ловушки было пугающе четким: Хизер исполнилось четыре года, когда ее мать, сейчас день и ночь рыдающая у ее постели, тоже попала в страшную автокатастрофу и полгода пролежала в убогой провинциальной клинике. Беатрис собирались ампутировать ногу, но в конце концов обошлось — в колено и лодыжку вставили железные штыри, и она вышла из больницы на костылях. У Хизер дела обстояли куда хуже — ногу резали несколько раз: все выше и выше из-за распространения гангрены.
Хизер сутками вела разговоры с собой, а потом, инстинктивно схватившись за ручку, как утопающий как за соломинку, стала их записывать. Внутри себя она вдруг обнаружила какой-то несгибаемый, неистребимый волевой стержень, обретший голос и взнуздывающий ее в нужный момент, как не туда повернувшую лошадь: «Ну- ка, приободрись, Хиз, не смей раскисать!
У тебя есть я, и ты мне нужна! Даже такая!» «Ты всем докажешь, Хиз, что самая крутая девчонка, ты же всегда хотела это доказать!» Ее обычное «я» что-то беспомощно и отчаянно пищало, трусило до обмороков и иногда скатывалось до малодушных мыслишек: а не покончить ли с собой? До дурноты пугала мысль, что больше никогда до нее не дотронется ни один мужчина… Но однажды ее лечащий врач заглянул к ним, когда Хизер была топлес, и восхищенно замер на пороге с открытым ртом, а потом, подскочив к ней, любезно предложил намазать ей спину кремом. Далее ее перевели в отдельную палату, и романтичные пятиминутки наедине с молодым доктором стали регулярными. Пожалуй, это больше всего способствовало выздоровлению! (Конечно, она не делилась этими подробностями с Макки!) Доктор Ларри был без ума от нее — оказывается, и без ноги удовольствия те же!
Она терзала врача расспросами, можно ли научиться танцевать на протезе? А играть в теннис? А плавать? Он, потрясенный, повторял, что в жизни не видел подобной пациентки… А что ей оставалось делать? Она ведь решила жить. И точка. А если не сможет плавать и танцевать, то прямо сейчас несите ей снотворное! На Хизер приходила поглазеть вся больница, один парень даже потребовал расписку: мол, потом проверим, как плясать будешь!
И ведь она всему научилась! Даже горные лыжи освоила. А уж чего ей это стоило... Три месяца в клинике, потом полгода в реабилитационном центре — за все платил Минчионе, появившийся в больнице всего один раз и потом малодушно исчезнувший с горизонта.
Хизер, проглотив обиду, упрямо твердила себе, словно молитву: «Будут другие. Будут. Будут. Будут».
…Слушая весьма приглаженную версию Хизер о том, что с ней случилось, Маккартни испытал сильное потрясение, перешедшее в такую же сильную влюбленность. Наступил момент, когда он познакомил ее с детьми: для него это была высшая степень доверия. Все чинно расположились у большого стола в громадном особняке Макки в Суссексе. Дурнушка Мэри, средняя дочка, фотограф, глядела на Хизер искоса, словно боясь обнаружить, что у Миллз не лицо, а собачья морда; сын молча сидел, уткнув нос в тарелку, а эта выскочка Стелла, явно отцовская любимица, помахивая своим конским хвостом, завела светскую беседу о моде. И когда узнала, что Хизер до сих пор время от времени рекламирует… купальники и выходит на подиум, аж подпрыгнула на стуле.
— У меня неплохая фугура, видите ли, — мяукала, потешаясь в душе, Хизер, — и есть чувство юмора, я умею обыгрывать свои, м-м-м, особенности.
