Мне было 18 лет, но выглядел я на двенадцать. В Москву приехал в вытянутых на коленях вельветовых штанах табачно-зеленого цвета, такой же куртке и кепке. При этом чувствовал себя первым парнем на деревне, да так оно, конечно, и было: я считался одним из лучших танцоров в Иванове и обольщал девчонок со страшной силой. Была у меня и любовная драма: мы с другом влюбились в девочку Альбину. Когда друг с ней танцевал, я жутко ревновал, но она не оказывала предпочтения ни одному из нас… И в итоге кинула обоих.
— А что в вас тогдашнем, похожем на маленького мальчика, находили девушки? Их пленяли ваши таланты: и танцует юноша, и рисует, и играет в драмтеатре, да еще и поет?
— И это тоже. Я рано созрел и к тому же всегда был среди девчонок. Меня приглашали на девичники, поверяли все свои секреты, а я этим пользовался.
То же самое было и в Москве —только со взрослыми женщинами… Больше всего их заводило то, что я очень непостоянен. Они это чувствовали. Каждой хотелось меня приручить, но ничего подобного за всю мою жизнь ни у кого не получилось. К сожалению… А может, и к счастью — после развода я серьезно рванул в искусстве.
Итак, я приехал в Москву и поселился на 4-й Парковой улице, в домике около леса. По утрам бегал на рынок, помогал по дому, присматривал за детьми, укладывал их спать. Сам ложился на полу рядом с детскими кроватками. И работал до упаду: сидел в Театральной библиотеке на Пушкинской улице. Перелопачивал историю живописи и, копируя, открыл для себя Альфонса Муху, Кандинского, авангардистов...
Дома в Иванове у нас была картина на клеенке — «Мишка на Севере», я с ней вырос, этим мои познания в изящных искусствах и ограничивались.
Полтора первых институтских года я провел на 4-й Парковой, потом мне дали место в общежитии. В комнате нас жило четверо, все ребята абсолютно разные. Соседи надо мной издевались. Нехорошее это было место, с очень дурной энергетикой. Один из моих соседей носил фамилию Удовиченко — он покончил с собой. Удавился…
— Издевались-то почему?
— Потому что я не москвич и сильно окал. Еще я был чистюлей и все время призывал ребят к порядку — а им это не нравилось… В общежитии пропали все мои работы: папка с ними лежала под кроватью, и летом, когда нас послали в колхоз, уборщица отнесла ее на помойку.
Вернувшись и узнав об этом, я заболел — температура подскочила до сорока градусов. Общежитие для меня — как страшный сон. Хорошо, что прожил там только полгода...
В институте я познакомился с Маришкой, своей будущей женой. Она была звездой: красивая, талантливая, неимоверно активная. Папа — военный летчик-инженер, мама — балерина из Музыкального театра им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, живая, темпераментная женщина… И рядом я — парень из Иванова: отец сидел, мама рабочая.
Мы с Мариной вместе участвовали в студенческой самодеятельности. Я много выступал в клубе Текстильного института, придумывал трюки и пантомимы. Позже родился «Сатирический театр мод», с которым мы разъезжали по клубам. Жизнь была интересной и нищей: я получал двадцатидвухрублевую стипендию, из которой половину отсылал маме.
Иногда приходилось жить на двадцать копеек в день. Подрабатывал уроками, а поскольку всегда ходил голодным, то, приходя к ученикам домой, просил:
— Будьте любезны, покормите меня, пожалуйста.
В своем «Театре моды» мы оттягивались со страшной силой. Однажды летом я надел женский длинный халат, трусы, белый лифчик 6-го размера и, прихватив бутылку водки, под руку с другом дошел до Кремля — а дело было, представьте на минуточку, в 1957 году! Тогда я и понятия не имел, что на свете существуют люди с другой сексуальной ориентацией. Просто мне очень нравился процесс создания нового образа.
На втором курсе, в 1959 году, в одном из представлений «Сатирического театра мод» я исполнял «танец умирающей змеи». К моей майке были пришиты черные трусы, к трусам — черные чулки: я должен был крутиться юлой, но меня подвел вестибулярный аппарат. И я упал по-настоящему, чуть головой о сцену не трахнулся. Трусы сползли, показалась голая задница… Зал хохотал, аплодировал, а я вскочил и, как ни в чем не бывало, раскланялся. Маришке понравилось, что я не растерялся: она сказала, что это было потрясающе. Тут у нас и начался роман. Вскоре Марина привела меня к себе, в дом у станции метро «Аэропорт»… Моя бывшая жена и сейчас там живет.
— Ваш роман вышел коротким?
— Да, все произошло быстро: в том же 1959-м мы поженились. На свадьбе было всего два свидетеля — Маринина подруга Светланка и Боря, мой товарищ по институту.
Расписались в свитерах, подвенечного платья и костюма у нас не было. Пошли к Марине домой, теща не пустила нас в квартиру. Шампанское пришлось пить на лестничной клетке. Маришкина мать сняла нам комнатку в полуподвале их дома, где жила дворничиха. Там мы и прожили все девять лет брака.
Теща меня так и не приняла, все время допекала, ворчала, что я не так себя веду, что женился на Марине по расчету, из-за квартиры. Она доводила мою жену до нервных срывов, обстановка в доме была напряженной. В 1960-м у нас с Маришкой родился Егор, теща отказалась нам помогать — и моей маме пришлось приехать в Москву и сидеть со внуком…
И все же мы жили замечательно!
