Я силилась понять — что же это? А мама время от времени закрывала мне глаза своей ладонью. Помню, как эта ладонь дрожала. Периодически нас останавливали военные. Они матом требовали отдать им машину. Тогда нас двоих, ребятишек, был еще какой-то мальчик, взрослые поднимали на руках — у нас дети! И полуторку пропускали дальше. Мы добрались до Горок и там сели в поезд, который помчал нас в глубь России. На какой-то из крупных станций у мамы спросили, куда нас отправить. И мама сказала, что в Сибири у нее есть сестра…
Война не отпускала даже в глубочайшем тылу. 1943 год. Мне восемь лет. И у нас есть корова. Думаю, благодаря ей мы и выжили. Был жаркий июльский день. Маме дали лошадь и телегу, привезти одну копну сена на зиму нашей корове.
Такое счастье выпадало единожды за лето. И шансом надо было пользоваться — иначе смерть. Мы взяли вилы и поехали. Мама загрузила первый слой сена, второй, всю подводу… А потом надо было лезть наверх и укладывать его рамкой по периметру, иначе драгоценный груз рассыплется. Наверх полезла я, а мама подавала снизу. Стояла страшная жара. И я устала. Вилы тяжелые, будто целиком из свинца. У меня не получалась рамка из сена, я плохо его утаптывала. А хорошо утаптывать не хватало сил! И мама на меня кричала. Боже мой, как она кричала! Я не могу это передать. Она хотела сама лезть наверх, но сена уже было слишком много и не получалось взобраться… Духота, пыль от сухой травы, жарящее солнце… И ее крик. Мама истошно орала, что я неприспособленная. А мне восемь лет, ну как я могла это собирать?..
В конце концов мы уложились в те злосчастные два часа, на которые нам выделили лошадь.
Не могу припомнить, чтобы я плакала или как-то паниковала. Когда вокруг решительно у всех ужас, это воспринимается как данность. Позже, снимаясь в сериале «Ленинград», я буду снова и снова вызывать из памяти те детские ощущения. Я была очень рада предложенному мне эпизоду. Даже если б он был меньше в два раза, я согласилась бы. Память дырявая, а хочется успеть правдиво рассказать о том, что другим увидеть не довелось.
…Война закончилась, а отец все не давал о себе знать. То ли жив, то ли нет — думай что хочешь! И кто-то надоумил маму обратиться в органы: жену белого польского офицера они в два счета найдут. Оказалось, Илларион Талызин живет себе с Зосей в Орше.
Мама отправилась туда, и был суд, который обязал отца выплачивать алименты. На этом наши с ним и без того не сильно насыщенные отношения прервались. Правда, однажды они с Зосей написали мне письмо. Ответила я резко — в духе «где ж ты, папа, был?» — и, вероятно, мысль свою выразила достаточно ярко, потому что больше мне отец не писал.
В следующий раз «дурнородный Талызин» возникнет через несколько лет и уже в Москве. Признаться, меньше всего я ожидала увидеть именно его, поэтому чуть в обморок не упала. Я-то полагала, что папа и думать забыл о моем существовании… А он стоял, подпирая собой дверной косяк, такой длинный и печальный, что все обиды как-то разом улетучились. Я подбежала к нему и повисла на отцовской шее. «Валя, Валечка, — приговаривал он.
— Может, пойдем куда-нибудь покушаем?» Есть мне хотелось всегда, поэтому я с энтузиазмом согласилась. Было понятно, что теперь-то мы поладим. «Пиши мне, а то грустно», — на прощание попросил папа. С того своего приезда в столицу он начал иногда присылать мне немножко денег.
Но я уже не страдала от отсутствия отца так остро, как когда-то. Пришло время для других фигур. Я выросла, и жизнь моя кипела.
В 9 утра убегала в ГИТИС, в 23-00 бежала обратно, ела нерегулярно, но была абсолютно счастлива. Эйфорию портил только жуткий говор, от которого требовалось срочно избавиться. Я ж из Сибири, рядом Казахстан, и там в ходу какие-то гортанные звуки. Буквы «а, у, е, я» отсутствуют, зато есть звук «ы» на все случаи жизни.
«Пошел в мЫгЫзЫн» — от смеха помереть можно! Я зубрила упражнения для правильной речи, денно и нощно повторяя про Саш, которые разгуливали по шоссе. Кажется, весь первый курс я только тем и занималась, что училась говорить. С тех самых пор любой человек для меня в первую очередь — это его речь. Голос — звук души, я абсолютно в этом уверена. И когда меня спрашивают, легко ли я отдавала свой голос героиням картин «Ирония судьбы...» и «Долгая дорога в дюнах», говорю, что его без души подарить невозможно!
В Театре имени Моссовета, где я окажусь сразу после окончания института, про меня скажут: «Девочка непородистая. Обыкновенная социальная героиня, но с красивым голосом и очень профессиональная».
Речь молоденького Романа Виктюка отдавала бесшабашностью молодости, жаждой интриг и приключений…
На третий день после начала моего обучения в ГИТИСе в нашу комнату в общежитии стремительно влетел худенький юный парнишка. «Новенькие? — вкрадчиво промурлыкал он. — А чего сидите?» С того самого дня начался период моего восторженного восхищения Виктюком.
Нас, пришибленных и растерянных провинциалок, Рома потащил гулять по Москве. Всю дорогу он тараторил, показывая, где какие магазины, остановки… А мы впятером послушно плелись следом и внимали. Такие вылазки с Виктюком мы совершали много раз. Потом у одной из нашей маленькой компании начался роман, Юлька из Саратова больше задружилась с Эммой из Киева, и они тоже откололись, ленинградка Алла сама выросла в большом городе и не особенно нуждалась в гидах.
