Петр Петрович коснулся ее губами, вдыхая аромат духов, и, едва слышно прошептав: «Простите мою дерзость», перевернул руку, отогнул край перчатки и поцеловал запястье. Зинаида Ивановна сошла на перрон, поезд тронулся, ее фигура стала отдаляться, а через мгновение пропала, растворившись в ночной темноте. «Господи! Что со мной? Ведь не мальчик уже»...
Шмидт расстегнул воротник кителя и перевел дыхание: сказывалось напряжение трех последних суток. Он без позволения начальства уехал из Севастополя в Киев, чтобы увидеться с приятелем — соратником по «Союзу офицеров — друзей народа». В вагоне страшно дуло, у него поднялась температура, начались сильнейшие головные боли, беспокоившие с детства. Теряя сознание, он промучился несколько часов, а когда очнулся, оказалось, что у него украли или он потерял — бог знает, куда делись!
— казенные деньги. В ужасе он побежал к коменданту узловой станции. Маленький, пухленький вокзальный жандарм с удивлением слушал бессвязный рассказ морского лейтенанта о каких-то пропавших деньгах. Вдруг Шмидт вспомнил, что не может назвать себя, поскольку уехал самовольно. Извинившись за напрасное беспокойство, он вышел на воздух, отер вспотевший лоб и вернулся в купе...
Все в эту злосчастную поездку складывалось не так. Петр Петрович разминулся с товарищем — пришлось целый день гулять по Киеву. Он любил этот город, особенно район Липок. С наслаждением вдыхая запах свежей листвы, он бродил по Печерску, а потом нанял экипаж и проехал по Большой Владимирской, любуясь куполами храмов.
Тревожно-болезненное состояние постепенно уходило. Он долго гулял по площади перед Софийским собором, потом почему-то отправился на ипподром..
Увидев в купе незнакомку, словно ожегся: встречу с ней он предчувствовал! После этих сорока минут вся его жизнь четко разделится на «раньше» и «теперь».
Раньше было младенчество, проведенное в Одессе — городе, где Шмидт родился. Ранняя смерть матери глубоко потрясла мальчика: именно после этой трагедии его стали мучить дикие головные боли. Врачи только разводили руками. Он явственно помнил тот холодный осенний день в Бердянске, когда хоронили маму: руку священника с кадилом, ровные аллеи кладбища. Его подтолкнули к открытой могиле и велели бросить горсть земли...
А ведь Петя знал, что матери недолго оставалось! За два года до ее кончины он — совсем еще малыш — весь в слезах вбежал к ней в спальню с криком: «Мама, мне снилось, что ты умрешь через два года!» Так и случилось... Отец, адмирал Российского императорского флота, оставшись вдовцом с тремя детьми на руках, вскоре женился вновь — на Ольге Николаевне Бутеноп. Мальчик с сестрами Марией и Анной так и не смогли полюбить эту чужую надменную даму...
Всякий раз, когда он вспоминал о сестрах, его охватывали любовь и печаль. Маша... Она, как и мама (отец называл ее «идеалисткой»), верила в добро и справедливость, старалась дать осиротевшим малышам хоть немного сердечного тепла. Ранний, неудачный брак и... В ту роковую минуту никого из близких не оказалось рядом, и Мария покончила с собой.
Анна тоже вышла замуж, у нее трое детей. Часто видеться не удавалось, но только сестре он смог бы рассказать о ЗИР — так Шмидт будет называть Ее...
Он поудобнее устроился на диване, привычно одернув китель. Форма на нем, потомке дворянского рода (мать принадлежала к одной из ветвей Гедиминовичей), сидела безупречно. Отец не допускал для единственного сына иного будущего, кроме службы на флоте. Петя не возражал: с детства морской воздух казался ему чище, чем затхлая атмосфера дома. Казалось, Шмидт-старший даже доволен отпрыском...
...Петр вновь почувствовал ледяное дыхание Невы, увидел пустые набережные и одинокую женскую фигуру у парапета. Фонарь освещал ее убогую одежду, вульгарный грим, стоптанные башмаки...
В позе женщины было столько отчаяния... «Я не смог бы пройти мимо, даже зная, в каком аду буду жить дальше! Она убила бы себя!» — признавался он позже...
Петя решил спасти гибнущую душу. Привез ее к себе — в комнату, которую снимал после окончания Морского училища. Девушка смотрела на офицера испуганно-вопросительно. Так, в молчании, прошло несколько часов. Когда наступило утро, он поехал в Государственный банк, снял со счета 12 тысяч рублей и отдал ей. Но просто откупиться от чужого горя Шмидт не мог. И тогда пришло решение: жениться, избавив ее от участи падшей женщины. Батюшка из соседнего прихода согласился за сто рублей золотом венчать их без родительского благословения. Доминикия Гавриловна, одетая в новое приличное платье, стояла под венцом, произносила слова клятвы, не зная, радоваться ли внезапному избавлению и кто этот незнакомый человек, ставший только что ее венчанным мужем...
Петр Петрович недобро прищурился, вспоминая крик отца: «Мальчишка!
