Мы с Александром, слава богу, нашли взаимопонимание, хотя человек он сложный. Самой тяжелой была съемка 10-минутной сцены скандала между нашими героями: они орут друг на друга, бьют посуду, а под конец в пылу страстей даже роняют шкаф. Мы с Александром, снимая эти 10 минут, проругались целый день — шкаф на дрова чуть не поломали... Иногда Домогаров настолько входил в роль, что во время репетиции я переставала понимать: играет он или всерьез чем-то недоволен. Один раз так сильно мутузил чемодан, что я испугалась: не ударит ли и меня по-настоящему... Дальше по сюжету следовал поцелуй, и я успокоилась, поняла: мы все еще играем кино.
Впрочем, Александр Юрьевич не всегда был так суров, легко мог снять напряжение шуткой, однажды даже вогнал меня в краску...
По сцене мы должны просыпаться в одной постели...
Я поднимаюсь, а одеяло начинает предательски сползать и обнажает забавную деталь — прикрывающую грудь силиконовую накладку, наклеенную на тело белым пластырем. У нас же не откровенное кино, приходилось маскироваться. Домогаров весело скосил глаз и засмеялся:
— Лучше бы мы вас увидели во всей красе, чем вот так!
Первое разочарование врезается в память навсегда... Моя героиня забеременела и сбежала от человека, которому ребенок был не нужен... Вот и я сейчас понимаю: правильно, что в свое время не родила от мужчины, который меня предал.
Андрей — самое большое чувство в моей жизни. Он был меня старше и поначалу поддерживал — в учебе, в работе. Красиво ухаживал... Однажды звонит:
— Собирай чемодан, сегодня улетаем в отпуск. Не забудь купальник.
Только перед посадкой я узнала, что мы летим на Сейшелы!
Мы встречались несколько лет. Романтика поугасла, когда я начала много сниматься. Становилась все более независимой, да и Андрей ревновал, когда пресса приписывала мне очередной несостоявшийся роман.
Кончилось все тем, что однажды я пришла к Андрею и застала его в объятиях другой...
Столько лет прошло, но и сейчас нелегко об этом вспоминать.
Всех когда-нибудь предавали. Одни расклеиваются, другие укутываются в цинизм, чтобы вновь не обжечься… Это мои бабушка с дедушкой не один пуд соли вместе съели, мне же трудно понять, как люди по сорок лет живут вместе.
Хотя... Наверное, сейчас я уже готова родить ребенка… А вот мою героиню материнство не сильно обрадовало. Плод былой любви ей оказался в тягость: Катерина раздражалась на дочь, хотя и любила...
У меня же материнские чувства проснулись очень рано. Еще будучи первоклашкой, я помогала родителям воспитывать младшую сестренку Машу. Играла, будто она моя дочка. Выходила одна с коляской во двор, важно садилась на скамейку рядом с молодыми мамашами и начинала причитать на их манер:
— А моя-то не ест, кричит по ночам!
Сейчас понимаю, что воспитание ребенка — не игра, а большая ответственность.
Ближе к тридцати начинаешь об этом задумываться.
Каждому в жизни судьба предоставляет выбор. Катерина покалечила своего сожителя, чтобы выжить самой. После выхода из тюрьмы она жестоко относится к людям, пытаясь отплатить им за все обиды и унижения...
Для меня же тюрьмой, правда добровольной, стал медицинский корсет. Позвоночная грыжа дала о себе знать в институте — все тело вдруг пронзила невыносимая боль. Очнулась я уже в реанимации, а через несколько дней врачи предложили: либо сложная операция, либо долгое восстановление.
Я предпочла мучительный, но менее опасный путь. Два года я была зажата в тиски: когда подружки бежали танцевать, лежала дома… Сидеть не могла — на лекциях стояла. Да еще постоянно преследовал страх вылететь из института, из профессии. Кто захочет снимать девочку с походкой робота? Но мне повезло, предложения поступали, и я от них не отказывалась… Для роли Натальи Гончаровой поменяла свои медицинские тиски на корсет шикарного платья. И вдруг поняла: все познается в сравнении! Однажды меня так зашнуровали, что во время съемки потемнело в глазах. Выходит, в XIX веке женщины страдали ради красоты ежедневно. После съемок я влезала в свой гипсовый панцирь с облегчением. Под ним у меня вызрело такое терпение, которого теперь до внуков хватит.
Уверена, я выбралась из этого кокона совсем другим человеком, развернула, как бабочка, крылья.
Когда меня искусственно старили, гример растягивал кожу и втирал в нее специальную мастику.