Деверелл подумал, что Лиззи задремала, и в нерешительности замер на пороге. Но услышав, как скрипнула дверь, Лиззи открыла глаза, лицо ее озарила улыбка.
— Уолтер, вот так сюрприз! — Она протянула Девереллу руку. — Кого-кого, а вас я никак не ждала увидеть в числе визитеров. Вы, кажется, забыли, что когда-то были моим другом.
Деверелл был так взволнован, что даже не придумал приемлемого оправдания своему длительному отсутствию. Подойдя к Лиззи и пожав ее холодные тонкие пальцы, он бесхитростно ответил:
— Зачем вы спрашиваете, Элизабет? Вы ведь знаете причину, по которой я так долго у вас не был...
— Видимо, вы собираетесь вручить мне пакетик из бакалейной лавки, — поспешила замять неловкость Лиззи, — в котором наверняка лакричные конфеты.
Или после меня намерены посетить другую больную, тоже любящую леденцы?
Деверелл протянул пакетик, о котором напрочь забыл. Приняв его скромный дар, Лиззи изящным жестом предложила присесть на табурет рядом с ее креслом. В душе Уолтер поражался, насколько сильно изменилась Лиззи после их первой встречи. Из скромной растерянной девушки она превратилась в настоящую леди. И, к сожалению, лавры за это превращение принадлежат его другу Данте.
После первой встречи в студии Россетти буквально не отходил от новой натурщицы.
То есть, конечно, за исключением тех случаев, когда уходил в загул, отдаваясь во власть инстинкта, который называл «природой». В эти дни Элизабет по большей части читала книги, которыми снабжал ее Данте. Мисс Сиддал оказалась весьма способной ученицей, причем это касалось не только чтения. Россетти давал Элизабет уроки живописи, порой они сидели бок о бок и творили вместе. И как бы ни хотелось Девереллу разорвать эти губительные, по его мнению, для Лиззи узы, это оказалось ему не под силу. Элизабет все время проводила в студии Данте, который рисовал только ее. Для нее же пылкий черноокий итальянец был средоточием всего мира.
Россетти одарил мисс Сиддал не только своей ветреной любовью, он познакомил ее с новым миром, совершенно отличным от того, в котором она выросла.
В нем люди творили, рассуждали и спорили об искусстве, а не сидели дни напролет за конторскими книгами, ломая голову над тем, как сэкономить лишнее пенни. Что и говорить, Данте сделал ей великодушный, но жестокий подарок — ведь теперь для Элизабет нет пути назад. И не только потому, что она стала его любовницей, Лиззи просто не сможет больше жить в мире, в котором рождена. Что ее ждет, выйди она, скажем, за владельца мясной лавки, о чем, вероятно, мечтали ее родители? Каждый год — по ребенку, каждое воскресенье — в церковь, каждый месяц — по вышивке, которая займет свое место над каминной полкой. Нет, ее жизнь отравлена искусством и любовью, без них она зачахла бы как цветок без солнца.
Сейчас, наблюдая за тем, как непринужденно Элизабет ведет беседу, с каким достоинством держится, Деверелл поражался, как не подходит ей эта убогая обстановка.
Между тем Лиззи рассказывала о том, как заболела.
— Ваш друг Милле решил писать с меня Офелию. Конечно, Данте упрямился — он не любит, когда я позирую другим. Но ему нужны были деньги, и я решилась. Как видите, — грустно улыбнулась Лиззи, — я пала жертвой: Милле хотел нарисовать тонущую Офелию, и я покорно провела несколько часов в наполненной ванне в мокром платье, пока вода окончательно не остыла. Я сильно замерзла и потеряла сознание. Врачи поставили диагноз: «Пневмония»...
— Почему же вы не сказали, что вам холодно, почему не прервали сеанс? — возмутился Деверелл. — А Милле? Он- то что, не видел, что горелки под ванной потухли и вода остыла?!
Лиззи положила ладонь на его руку:
— Не волнуйтесь, мне уже лучше.
