В прежние времена манипуляции перед зеркалом перед тем, как появиться на людях, отнимали у Рут не меньше двух часов; теперь она лишь споласкивала лицо водой, а в зеркало не смотрелась вовсе. На слушание дела Мэдоффа ее привезли в закрытой бронированной машине, потому что подступы к зданию суда осаждала разъяренная, агрессивно настроенная толпа — обманутые вкладчики и просто возмущенные граждане, жаждущие крутой расправы с преступником Мэдоффом. На одном из плакатов можно было прочесть: «Пожизненное заключение злодею и всем членам его семьи!» Мельком Рут увидела сыновей, которые явились в сопровождении жен и быстро прошли на скамью свидетелей, даже не кивнув матери. Рут вся мысленно сжалась, как пружина, и в который раз повторила себе приказ, который твердила, рожая своих детей: «Терпеть!
Терпеть!» Только теперь они причиняли ей куда более сильную боль.
Берни сидел на скамье подсудимых с видом раскаивающегося грешника и то и дело дрожащей рукой прикладывал платок ко лбу и воспаленным глазам. То ли неловкой угловатой позой с опущенной головой, то ли быстрыми взглядами исподлобья он напоминал того вечно виноватого мальчишку, который когда-то заискивающе заглядывал в глаза своей матери Сильвии.
Перед глазами Рут встал убогий домишко Мэдоффов на окраине Бруклина начала 50-х, румынка Сильвия, мать Берни, которую дразнили то «грязнулей», то «цыганкой». У них был самый неприбранный и неопрятный дом в бедном иммигрантском еврейском квартале, и Берни, соученик Рут Алперн в школе Far Rock-Аway, всегда стеснялся звать приятелей в гости.
Его отец Ральф Мэдофф, грубый мужлан с тяжелой рукой, считался водопроводчиком, но, кажется, никто никогда не видел его за работой. Мамаша Берни ненавидела «грязное домашнее хозяйство» и мечтала о больших деньгах; наверняка обвинители Берни припомнят, что Сильвия Мэдофф в свое время зарегистрировала на свое имя брокерскую фирму «Gibraltar Secuirities», но ее быстро закрыли, обнаружив, что, во-первых, супруги Мэдофф не платят налоги, а во-вторых, непонятно, что они делают даже с теми мизерными деньгами, что поступают к ним на счет: с документами грязнуля Сильвия обращалась так же неаккуратно, как с кастрюлями. Но вовсе не в «генетической предрасположенности к мошенничеству» следует искать корни космических злодеяний Берни, все куда приземленнее, проще: его мальчишкой без конца унижали.
Берни, выносящий смердящее помойное ведро, копошащийся в раковине с грязной посудой, перерывающий ворох нестираного белья, чтобы отыскать рубашку для школы с не очень замусоленным воротником и манжетами, — вот основные картинки его детства. Он был хуже всех одетым мальчишкой из их квартала, и когда его друзьям родители купили очень популярные в те времена спортивные кеды с белой подошвой, Берни мучительно стыдился, что у него на ногах дешевые теннисные тапочки, лежавшие на самом верху кучи с хламом на распродаже в местном универмаге. Всю жизнь он будет мстить миру за эти кеды. Когда Рут познакомилась на школьной вечеринке с 17-летним Берни, он был смазливым еврейским мальчиком в чистенькой накрахмаленной белой рубашке с аккуратным черным галстуком — уже тогда он словно в противовес матери помешался на чистоте и в 16 лет сбежал от родителей к бабке с дедом, которые жили неподалеку и владели дешевыми турецкими банями.
Слегка заикающийся, услужливый, очень милый, он всегда хотел нравиться; краснел легко, как девушка, до корней волос. Рут, самая популярная в старших классах блондинка, купилась на то же, что и весь остальной мир, — на его кошачью ласковость, мягкость, с ним в отличие от других парней было не страшно и уютно, словно в теплой воде. Он носил ее портфель, угощал бабушкиными сандвичами с копченой семгой и разглагольствовал, что станет юристом — это ведь самая денежная профессия.
… — Вы бросили юридический факультет Бруклинской школы права, мистер Мэдофф, — пробасил обвинитель.
