Напротив, я Валентине очень благодарна за то, что она вечер памяти Лени организовала. Наверное, очень любила его… Началось все с того, что я играла у Сергея Соловьева игуменью в картине «Егор Булычов и другие». Талызина (то ли мне режиссер сказал, то ли еще как-то узнала, не помню уже) очень хотела эту роль. Наверное, взыграло. А бабская и актерская зависть в одном флаконе — это о-го-го! «Мне не понравилось, как твоя сестра сыграла в «Бабьем царстве», — сказала Талызина Лене. А он зачем-то передал мне. Ну и все! А как я должна была относиться к человеку, который так отозвался о моей первой главной роли в кино?
Актерское — оно ведь такое мучение, когда сама от себя не рада… Случалось, и роль уступала, а бывало и так, что сил не было отдать — мое ведь!
Пригласили меня в картину «Кромовъ». Съемки должны проходить в Париже, и я согласилась в основном поэтому. Меня уже обмерили, шляпу подобрали, и все такое… «Зачем вы пригласили меня? Герой же просто одно лицо с Катей Васильевой»! — говорю. Режиссер обалдел и позвал ее. До сих пор, когда пересекаемся, говорит, что я уникальный случай в его практике. Кстати, Катя потом рассказала, что никакого Парижа и не было. Другое тоже случалось. Григорий Чухрай дал мне две сцены в «Трясине». Прочитала и поняла — мое! Но меня даже не допустили до проб. Потому что прима на площадке бывает только одна, и в данном случае это Нонна Мордюкова. А Чухраю я даже письмо тогда написала: «Вы художник, может быть, то, что я придумала, не вписалось… Но как мне теперь жить? Как?..» Он мне не ответил. И когда на кинофестивале Чухрай подошел и сказал: «Здравствуйте», — я молча прошла мимо.
— Ой, характер у вас, Римма Васильевна…
— И это при том, что с Нонной мы героини разноплановые, несмотря на схожую фактуру, да и дружили по-человечески.
Она прекрасной актрисой и отличной бабой была… Собачились, правда, страшно. В основном по творческим вопросам. Мы ж взрывные обе. Уж не вспомню, из-за чего мы цапнулись в тот раз, но не разговаривали долго. А Нонка всегда ходила в аптеку в моем доме. И вот однажды открываю дверь на звонок, а Мордюкова в шубе нараспах влетает ко мне и давай своими ножищами по квартире расхаживать. И так это смешно выглядело: здоровенная, дай бог каждому, бабенция руками машет, волосы развеваются, лицо красное… «Маркова, мать твою!
Чего это я хожу в аптеку и делаю вид, что тут никто не живет?!» Тут уж я не выдержала, заржала. Ну и Мордюкова следом. Хохотали так, что сдохнуть можно — стены тряслись.
Леня в кино не стремился. Григорий Наумович утвердил его на роль в фильме «Сорок первый». Там белый офицер, голубые глаза… По мне, так то, что нужно! Но братец мой отказался. Чего-то говорил мне про настоящее живое искусство, мол, что важнее… Пришлось запихивать его самой. Ну нельзя было не использовать такую фактуру! Больше скажу, Леонид входил в худсовет, и когда Завадский умирал, вызвал его и предложил взять театр. «Да вы что? Нет… Я не стану…» — брат не брался за ответственность, которую не смог бы тянуть, да и руководить — не его это было… Поначалу с Леной, женщиной, с которой Леонид прожил 17 лет до самой своей смерти, у меня не очень сложились отношения.
Я даже спросила у Лени: «Что же ты в ней нашел?» Три ее предшественницы были яркими красавицами. А тут… Небольшого роста. Научный сотрудник. Кажется, я ее с макияжем ни разу и не видела за всю жизнь. Мы не ссорились, конечно, но я не думала, что это надолго. А смотрю: год вместе, два, пять… Эх, хорошо! Еще живы были наши родители, а Леня с Леной приедут на дачу и все гуляют, гуляют… Разговаривают… Лена по сравнению с Леней совсем Дюймовочка, рассказывает что-то и чуть ли не подпрыгивает! «Посмотри на этих идиотов! — со смехом толкала я маму. — Особенности феодализма в средние века в Англии, видно, не обсудили еще!» Часами ведь ходили и беседовали! Им было интересно друг с другом. Лена очень образованная женщина.
Брат учился всю жизнь. Несмотря на особенности Лениного характера — а он был непростым, замкнутым и скрытным, — ей как-то удалось до него достучаться. И покорить.
Иногда смотрю фильмы с Леней, и такая тоска накатывает. Как же я могла его упустить?.. В то время мы не виделись, только созванивались. Как Лена проглядела, не знаю… Он очень сильно похудел. Георгий Жженов на похоронах моего брата сказал мне, что сделал операцию десять лет назад, и рак отступил. И ведь еще десять он потом прожил! Можно же было пораньше к врачам и успеть по крайней мере приостановить болезнь… Я бы заставила Леньку лечь под скальпель! Волоком бы оттащила! Но в своих катавасиях с дочерью, беготне тоже проворонила момент. Я до сих пор считаю себя виноватой. Мы стали такими дурацкими: все бежим куда-то, ломимся, опаздываем и не успеваем разглядеть, что происходит с любимыми и близкими.
