Беда в том, что он никого не любил и подбирал себе невесту так, как расчетливый крестьянин выбирает лошадь, — взвешивая все «за» и «против». Его жена должна быть мила, красива и хорошо воспитана, готова посвятить всю себя делам и заботам мужа… Этим требованиям полнее всего отвечала подруга Катеньки Мойер, Екатерина Дмитриевна Березина. Катенька Мойер могла выбирать, но для ее подруги сгодится и хирург в рубашке с заляпанными кровью манжетами. Ее родители были милыми людьми и при этом терпеть друг друга не могли, а крайней в их ссорах всегда оказывалась дочка.
Она была плодом пылкой любви: лихой гусар Дмитрий Березин увез из дома свою двоюродную сестру — юную графиню Екатерину Татищеву, и женился на ней, подкупив священника. Родня девушки погоревала и смирилась, но счастья в браке не было: сперва гусар спустил собственные две тысячи душ, потом четыре тысячи душ, полученных в наследство, а затем взялся за приданое жены. Поначалу он бешено ее ревновал, затем люто возненавидел и, разорившись, засел в последней оставшейся у него деревне. Доведенная до отчаяния графиня оставила Березина и перебралась с детьми в Петербург. Там они жили в тесной трехкомнатной квартирке, в условиях, которые великосветской родне Екатерины Николаевны Березиной казались малоприличными. Злость за погубленную жизнь она срывала на нелюбимой дочери: матушка постоянно ее пилила, порой и поколачивала.
Перед тем как сделать предложение, Пирогов отправил ей письмо на нескольких десятках страниц: настоящий трактат, где подробно изложил свои взгляды на жизнь и брак, привел список предыдущих связей и увлечений, описал обязанности жены. На увлекавшуюся французскими любовными романами барышню это длинное, написанное с пугающей откровенностью сочинение, наверное, произвело странное впечатление, тем не менее Екатерина приняла его предложение.
Старость Пирогов встречал в собственном имении, богатым человеком, вторая жена продумала до мелочей и прекрасно обустроила быт — ему не надо было ни о чем заботиться. Когда Николай Иванович начинал свою карьеру в Медико-хирургической академии, дела обстояли худо: она оказалась настоящей клоакой, академическое начальство — невежественными ворами.
Его приняли в штыки, и от интриг бывшего дерптского профессора спасала только ранняя слава.
Санкт-петербургские хирурги мало что умели, а он начал с того, что взял кожу со лба безносого пациента и выкроил бедняге из нее новый нос! Эксперимент наделал много шума. Среди пациентов Пирогова были даже члены августейшей фамилии, подкопаться под него было непросто. Но коллеги не оставляли своих усилий.
Здание академии на Невской набережной смотрелось внушительно, но условия в больнице были ужасными: лекарства и продукты разворовывались, в палатах нечем было дышать. А врачи… Здешних врачей он запомнил надолго. Начальника госпиталя сухопутных войск Пирогов впервые увидел во время обхода: перед ним задом пятился фельдшер — лавируя между койками, он скороговоркой произносил на латыни названия болезней и выписанные лекарства.
А главный врач, итальянец Флорио, маршировал широким, бодрым шагом, в высоко поднятой руке он держал трость и ловко крутил на ней фуражку. При этом доктор Флорио во весь голос распевал: «Сею, вею, Катерина!..»
Статский советник Лоссиевский, в подчинении которого находился Пирогов, наживался на кражах лекарств. Выписывалось больным одно, получали они другое, разницу статский советник клал в карман. Ездившие в каретах, щеголявшие в положенных им по чину мундирах профессора смотрели на Пирогова как на сумасшедшего: он ходил в обносках и с небогатых людей денег за операции не брал. В академии долго обсуждали историю о том, как Николай Иванович попал в полицию — его сдала туда простая баба-охтенка, к которой он пристал на улице с необычной просьбой.
Пирогов предлагал ей двадцать пять рублей, большую по тем временам сумму, за то, что вырежет ей необычный, представлявший научный интерес нарост на шее. Но это мелочи — статского советника Лоссиевского раздражало, что Пирогов выписывал своим больным дорогой йод, который можно выгодно продать в аптеки. Он запретил разбазаривать йод, но Пирогов ответил, что это не в его власти. И тогда Лоссиевский секретным письмом обязал ординатора госпиталя Неммерта следить за своим шефом и обо всем доносить начальству: он-де имеет подозрение, что Пирогов — сумасшедший...
Неммерт пошел с этим письмом к Пирогову, тот — к попечителю академии генералу Веймарну.
Генерал приказал Лоссиевскому извиниться, и тот сделал это в присутствии всех профессоров в полном парадном мундире и чуть ли не на коленях. Интриговать статский советник тем не менее не перестал. Это отнимало у Пирогова много сил и нервов, но куда больше изматывали условия, в которых приходилось работать.
Анатомический театр напоминал сцены Дантова ада: холодный подвал, голые сосновые столы, сквозняки, испарения, окоченевшие мертвые тела. Работать приходилось в пальто, зимой он добирался в академию через Неву на лавирующей среди льдин лодке и анатомировал до двадцати тел в день. Преподавание, операции, консультирование в больницах, частная практика, интриги недоброжелателей… Домой Пирогов приходил вымотанным и раздраженным, а там его ждала наивная, мечтающая о счастье молодая женщина.
Ее надо было приласкать и ободрить, но он этого не умел.
К старости Пирогов понял, что у женщин тоже есть воля и ум. Его вторая жена Александра Антоновна, в девичестве баронесса Бистром, мало-помалу забрала в свои руки не только дом, но и его самого. Она ни в чем не противоречила мужу, решения как будто принимал он, но последнее слово всегда оставалось за Сашенькой. Екатерина Березина о таком не могла и помыслить: после свадьбы Николай запретил ей читать любимые романы, ходить по театрам и слушать музыку в концертах — он тогда считал все это пустой тратой времени. Она сидела дома, в сырой неуютной квартире, и расставляла по полкам книги, а по подоконникам — герани и фикусы. Иногда муж ругал ее за то, что она безучастна к его делам и ее не интересуют интриги «черниговцев».
