А вдруг она не будет с ним счастлива? Все-таки они очень разные: Рон вон какой — ученый, а она всего-то два года промучилась в колледже, все давно позабыла. Он часто посылал ей свои романтические стихи, например, «Плавание Эаренделя, Вечерней Звезды». Красивые. Наверное... Но что она понимает в стихах?
И вдруг грянула война... Суматоха, волнение, тысячи молодых людей по всей стране записываются добровольцами на фронт. Как поступит Толкин? Кем окажется на поверку? Как многие девушки, Эдит была настроена патриотически. С облегчением она узнала, что Рональд конечно же немедленно подал заявление в Корпус военной подготовки офицеров, вскоре получил чин младшего лейтенанта и был назначен в 13-й батальон. Их полку предстояло отправиться во Францию…
Дела на фронте у англичан обстояли неважно, длинные списки погибших говорили о том, что с войны Рональд может не вернуться. Эдит откинула все грызшие ее сомнения, и 22 марта 1916 года в католическом соборе города Уорика она стала женой того, в ком так и не успела до конца разобраться.
Письма с фронта только подтвердили, что ее новоиспеченный муж — человек по меньшей мере своеобразный.
В городишке Рюбампре, в десяти милях от Амьена, под вой снарядов и грохот взрывов, устроившись на ночлег на охапке соломы в амбаре, Толкин зубрил ирландский язык, упрямо повторяя новые слова и обороты. То же самое он делал в окопах, не отвлекаясь на свистящие над головой пули. Однажды Рональд разговорился по-немецки с захваченным в плен раненым немецким офицером — «кости» этого языка он тоже «грыз» на фронте.
Забыв, что перед ним враг и что вообще-то вокруг война, Рональд уговаривал оторопевшего немца поправить ему произношение и объяснить значение некоторых идиом. Товарищи давно уже смотрели на Толкина как на законченного психа.
Из всех военных специальностей Рональд выбрал связь — и только потому, что она имела отношение к своеобразному языку кодовых сообщений. В результате он оказывался в самых горячих точках. В кровавой битве на Сомме Толкин уцелел чудом, и всю жизнь потом не мог забыть животного ужаса окопной войны: повсюду на полях, куда хватало глаз, валялись истерзанные и изувеченные трупы. Рональду как связисту пришлось разбираться в куче спутанных проводов в вышедших из строя полевых телефонах.
Когда единственным доступным средством коммуникации оказались световые сигналы, даже в такой критической ситуации Рональд Толкин остался собой — он так переусложнил несовершенный, на его взгляд, армейский световой код, что принимающая сторона попросту не могла понять сообщения…
Получая с фронта известия от мужа, Эдит и гордилась им, и приходила в замешательство от его «выходок», а главное — всякий раз тряслась, что это письмо будет последним: почему-то ей казалось, что такого странного солдата, как ее Рональд, непременно убьют. А его не убили. Потом он объяснял: «Это потому, что я регулярно молился, так же регулярно и прилежно, как изучал исландский». На самом деле Рональда спасла так называемая «окопная лихорадка». Эта странная болезнь, когда внезапно поднимается температура и болят суставы, возвращалась к нему регулярно в течение полутора лет: Толкин кочевал из лазарета в лазарет, и, как только его собирались отправить на фронт, лихорадка скручивала снова.
Эдит, к тому времени уже беременная первенцем Джоном, навестила однажды мужа в лазарете и просто обомлела: палата заполнена ранеными солдатами, у иных сквозь бинты проступает кровь, кто-то стонет, кто-то тяжело вздыхает, кто-то шепчет себе под нос, а в углу у окна лежит ее Рональд — краснющий от неотступной лихорадки, с воспаленными ввалившимися глазами, худой, как мощи… Но в ногах высится кипа толстых словарей, сам он обложен учебниками грамматики и разлетающимися по палате, как голуби, рукописями. Эдит не знает, что за месяц пребывания в лазарете Толкин написал одно из своих сказаний — «Падение Гондолина».
Сбоку пристроились разложенные карты — Рон обожал пасьянсы; на полу — пара раскрытых книг античных авторов. И со всем этим человек, у которого температура под сорок, справлялся одновременно.
Да, тогда Эдит не представляла, на что может быть похожа мирная, семейная, домашняя жизнь с этим парнем. Зато теперь она об этом слишком хорошо знает.
Каким серым, холодным и бесприютным показался ей Оксфорд, куда после бесконечных мытарств и скитаний войны, после недолгого скучного преподавания в Лидсе Рональд перевез свою семью — он получил место профессора древнеанглийского языка в одном из здешних колледжей. Муж рассказывал ей об Оксфорде как о первой любви, и Эдит заранее ревновала к сопернице.
Ни цветущие по весне каштаны, ни живописная река, протекающая через город, ни уютная старинная застройка не смогли примирить Эдит с этим городом. Университет до самой старости оставался для нее неприступной крепостью, суровой и отталкивающей. Надменные субъекты в мантиях, именуемые, как и ее муж, «донами», то есть преподавателями, вызывали у нее стойкое неприятие, а профессорские жены — чопорные, холодные, изображающие из себя таких же знатоков наук, как и их мужья, доводили до бешенства. Она ведь неученая, необразованная, чужая в этом кругу.
Однажды их с Рональдом пригласил на обед профессор Райт. Два часа Эдит перетряхивала шкаф, подбирая подходящий наряд, и наконец выбрала яркое шелковое платье с пояском.
Пышно взбитые кудри прикрывал газовый шарфик.
Увидев, что дамы, собравшиеся в гостиной, одеты во что-то темное, все как одна с прилизанными прическами, что они неприступны, горды и костлявы, как северные скалы, Эдит немного растерялась. Откуда ей было знать, что это обычный стиль академических дам, кто ей об этом сказал? И вот нарядная супруга профессора Толкина — упитанная, розовощекая, с роскошной копной черных волос — первая протянула руку за тощим сандвичем на серебряном подносе: а что в этом такого, она ведь пришла голодная! Второй сандвич Эдит взяла для мужа — он тоже весь день ничего не ел! Профессорши хором ахнули и принялись мерзко пожимать плечами, качать головами и перешептываться: в их кругу, видите ли, принято вести умные разговоры и изо всех сил делать вид, что угощения — лишь необязательная добавка к пище духовной.
Миссис Фарнелл, жена ректора одного из коллежей, жеманно потягивая из соломинки аперитив (пить было дозволено), любезно склонилась к Эдит, уплетающей бутерброд:
— Что вы думаете о последних исследованиях парадигматической структуры древнеанглийских глаголов, миссис Толкин?
И тут взыграл характер Эдит.
