В поезд не сесть — обладателей железнодорожных билетов втискивала в вагон группа поддержки из двух-трех здоровенных мужиков. Еще оставалась открытая площадка между вагонами — туда вмещалось ровно шесть человек, седьмого и восьмого, пытавшихся примоститься на ступеньках, перед отправлением поезда охрана прогоняла. Билет у Бажова был, а еще бутылка водки — монополька с красной сургучной головкой, незаменимое подспорье для того, кто целый день едет под открытым небом и насквозь заколел на сибирском морозе.
Павел Бажов стоял на середине площадки, тем, кто был с краю, приходилось хуже: задремав, они могли свалиться на рельсы.
В кармане — билет до Иркутска, но ехать туда незачем. Не ждут его и в других местах — в Татарске из-за кашля не пустили в гостиницу: испугались, что сляжет и не встанет. Переминавшиеся на вагонной площадке мешочники сторонились его и, боясь заразы, ворчали: «Умирать которым пора, а тоже за товаром ползут…» На остановке с надписью «Барабинск» он увидел незамерзшие окна вокзала, соскочил на перрон и метнулся туда, чтобы отогреться, умирать не хотелось...
И вот он стоит на залитой лунным светом вокзальной площади. Неповоротливый, словно медведь, в огромном, надетом поверх пальто бараньем тулупе с мохнатым воротником и тяжелых, подбитых мехом сапогах, насквозь простуженный, в свои сорок слишком старый для таких приключений.
Бани в Барабинске нет, в гостинице запросили двадцать рублей за ночь и отдельно за простыни — а рублей у него всего-навсего тридцать. От отчаяния он взял билет на узкоколейку и отправился в Каинск — в этот заштатный городок никто не ехал. В полупустом вагоне оказалось тепло, на постоялом дворе ему сдали горенку за рубль, еще за рубль накормили хлебом и сметаной. Поутру пришла спасительная мысль: в Каинске наверняка есть земская управа, а управе наверняка нужны учителя...
И верно: встретили его радушно, председателя не интересовала история незнакомца, а то, что документы подделаны из рук вон скверно, он предпочел не заметить:
— Видно, человек вы интеллигентный. Идите в отдел. Там выберете место… И Бажов отправился в находящийся за двести верст от Каинска медвежий угол Бергуль, таежную деревню в девяносто девять дворов, населенную кержаками-старообрядцами.
Теперь он обзавелся настоящими документами и прогонной книжечкой «на право взимания двух обывательских лошадей». Еще ему дали стопку бумаги, коробку перьев, двадцать четыре карандаша, двадцать картинок с Адамом и Евой, один задачник и две книжки «Конек-скакунок»…
Бажов поставил точку и продолжил: «…Из Омска мне пришлось бежать куда глаза глядят. Этот кусок моей жизни описан в брошюре «За Советскую правду», которую при сем прилагаю…»
Что ж, в «Советской правде» все было сущей правдой. Или почти все... Дорога в Бергуль оказалась именно такой, как описано: на тракте не могли разъехаться двое саней, когда свернули на ведущий к деревне проселок, лошадке пришлось скакать по глубокому снегу, словно лосю.
В Бергуле жили старообрядцы, чьи предки когда-то перебрались из-под Новгорода в Виленский край, а оттуда — в Сибирь.
Крупные, говорящие на белорусско-польский лад люди жили в больших, рубленых из необхватных бревен домах. Нравы в деревне царили строгие, и его, бритого нехристя-табачника, поили и кормили из отдельной посуды. Мясная еда оказалась на удивление обильной, а хлеб — дрянным, жестким и кислым: пшеница здесь не росла, а овсы родили плохо. Недовольство в Бергуле было общим: из-за войны сбывать крестьянский и охотничий товар стало некуда, а промышленного не хватало... Вот тут в «Советской правде» и начались расхождения с истиной...
...Развеселый учитель Мацук, балагур и песенник, которого бажовский герой привел к партизанам, на самом деле был секретным агентом красных — это он нашел учителя Кирибеева.
Мацук и Бажов сколотили партизанский отряд, для начала их люди застрелили начальника милиции, затем перебили посланную в Бергуль казачью сотню. Потом отряд разгромили, Мацук погиб, а Бажова-Кирибеева вновь закружили обстоятельства. Он исчез из Бергуля, и через некоторое время в затерявшемся среди казахских степей городе Усть-Каменогорске объявился страховой агент Бахеев, молчаливый человек в темных очках. На сей раз Павел Бажов точно знал, куда едет, — он выполнял задание партизанского штаба.
С тех пор минуло четырнадцать лет, и вспоминать об этом чудно. Да полно, он ли разъезжал по окрестностям Усть- Каменогорска, налаживая связи между городским подпольем и партизанским отрядом «Красных горных орлов»?
Неужели это он был членом выездной сессии Губчека?
Павел Бажов закончил объяснительную записку и лег спать, а через несколько месяцев все разрешилось более или менее благополучно. В партии его восстановили, ограничились строгим выговором за дореволюционный партстаж, который он себе все-таки приписал. Это оказалось большой удачей — то, что он когда-то и впрямь примыкал к эсерам, партследователь товарищ Лукьянов проглядел...
Вновь потекла милая сердцу тихая жизнь. Поутру он уходил на службу, вечером, переодевшись, копался в саду, он любил возиться с землей. Картошка и овощи с огорода были большим подспорьем для семьи. Ужин, неспешный разговор с домашними и ночная работа за отцовской конторкой.
