— Между прочим, мы оба не хотели разводиться. Песню, как «я не любила Золотухина», она придумала позднее. В институте же была любовь. Потом — свадьба. Через четыре года совместной жизни сын родился. А потом что? Память отрезало? У Бунина есть прекрасное стихотворение: «Но для женщины прошлого нет: / Разлюбила — и стал ей чужой. / Что ж! Камин затоплю, буду пить... / Хорошо бы собаку купить».
А как Нинка сражалась за нашу семью! Кто-то из «добрых» людей донес ей о моем романе с Женей Сабельниковой. И Нинка ведь какая — ни сцены, ни полслова о том, что знает. А мне надо в Ленинград ехать на съемки. «Я поеду с тобой», — говорит. — «Пожалуйста».
Приехали в Ленинград, поселились в гостинице. Прихожу вечером со съемок, жена говорит: «Ну, веди теперь меня в ресторан».
Пошли.
Сидим, едим, оркестр слушаем. И вдруг она спрашивает: «Знаешь, где я была, пока ты работал?» Тут я похолодел от предчувствия. «У Галины Ивановны Сабельниковой, Жениной мамы».
Она нашла ее квартиру, сказала этой Галине Ивановне, что ее дочь должна оставить Золотухина в покое. Мол, бывают увлечения, но есть маленький ребенок, семья, любовь. Нинка не просто собралась и поехала в Ленинград, она боролась. А как это еще расценить?
— Вам льстило?
— Поначалу мне было противно и страшно. Но теперь я понимаю, что она пыталась сохранить семью. Это был 1974-й, Денису пять-шесть лет, совсем маленький еще.
Но ни одна женщина, поверьте, не станет биться головой о стену только из-за того, что есть ребенок. Это все отговорки.
У какого-то актера я прочитал: «Когда катишься вниз — не надо тормозить». Я и не затормозил. Через пять лет мы все-таки решили развестись. Кстати, о ее романе с Филатовым я тогда не знал. Я из тех мужей, которые все понимают последними. О Лене я узнал уже после развода, после рождения ребенка от любимой женщины Тамары. У меня уже была совсем другая жизнь. Поэтому я и дом не стал делить. Чувствовал себя виноватым.
— Через пятнадцать лет вы в дневнике вспомнили, как Денис бежал за машиной… «Развод, Нинка и такая тоска…»
— Тоска и сейчас иногда возникает. Я же помню, что любовь была.
Другое дело, что начался быт, измены. Я о Нинке не могу говорить плохо. Поэтому за то, что все рухнуло, сто процентов вины всегда брал на себя. Наверное, семью можно было сохранить. Но потом все так усложнилось... Нинка влюбилась в Леню, он влюбился в нее. «Мастер и Маргарита»... И это психологическое исследование, которое меня все время мучает, будет продолжаться до самой смерти — почему так получилось?
Память же — сволочь живучая. Вот книга моя — «Дребезги». Название Шацкая придумала, за что, кстати, получила шубу. Вообще название очень сложно подобрать. А у нее чутье на это дело было. «Пиши», — говорит. — «А сто граммов нальешь?» Выпиваю. Пишу. Нинка читает.
Пишу вторую страницу. Буквы уже в размере увеличились, но она не обращает на это внимания.
Еще сто граммов. Листу к пятому буквы неумолимо превращались в печатные.
А в целом форма получилась разбитая, раздробленная. Когда закончил, Шацкая прочитала и говорит: «Дребезги какие-то». Так и осталось. А королева моя Тамара придумала конец к рассказу «Старики».
— Тамара была царицей.
— А у меня — королева. Она невероятно тонкий и талантливый человек. У нее абсолютный слух, она училась в консерватории — фальши не терпит. Тамара ее слышит не только в музыке, но и в словах, в поведении. От нее укрыть ничего невозможно. Эдакий человек-рентген. Кстати, могу признаться, Тамара — единственная женщина, которая не просто имела на меня влияние, она во многом меня воспитала.
