И если мне порой кажется, что я обнаружил истину, тотчас в ней сомневаюсь и разрушаю собственное построение». Когда я это прочитал и сыграл, понял: это про мои дневники.
В свое время, будучи еще студентом, я был поражен «Опытами» Монтеня. Его записки меня околдовали. Показалось, что я тоже так могу. Хотя это всего лишь заблуждение молодости, когда и «Война и мир» по плечу. Кроме того, давайте будем честными: если человек ведет дневник с семнадцати лет и для него не записать один день — все равно что не почистить зубы, не вздохнуть, наверное, он графоман. Плюс еще какая-то клиника. Но скорее всего — опыты над самим собой.
Когда я в первый раз рискнул опубликовать дневники, вообще запасся ножами и прыскалками самооборонными.
Потому что после передачи с Рязановым меня и убить грозились, и кислотой облить. Чего, например, стоило обещание сжечь дом «вместе с твоими щенятами» (как я понял, имелись в виду мои дети, потому что, кроме кошки, никакой живности мы с женой не держали). Правду люди не любят. Особенно про себя читать. Но писать ее тоже тяжело. Дураков-то много... Хотя оказалось, никому до этого по большому счету дела нет. Ну разделился театр на Таганке на два, ну путается зритель до сих пор, в какой и на какую постановку пришел, входы ищут, мучаются…
— Вашу переписку с Леонидом Филатовым надо опубликовать как пример того, в каких заклятых врагов могут превратиться два друга.
— Думаю, вы ошибаетесь. Единственное, чего мне жаль, что мы так и не помирились.
Хотя мой сын Денис и пытался это устроить.
Ведь глупость же несусветная — дать себя втянуть в личный конфликт из-за общественной организации! У нас ведь с Леней Филатовым были прекрасные отношения. Он женился на моей бывшей жене... Все вроде нормально было. До дележа театра... А потом понеслось. Леня написал довольно резкое письмо, а «эти» налепили его по стенам театра, да так, что маляры еле отскоблили. Вообще это только кажется, что та эпистолярная история — про разделение театра Любимова, на самом деле — чистый Фрейд.
Юра Смирнов, наш замечательный народный артист, после прочтения того злосчастного письма так и сказал: «Хочется у Лени спросить: чем Золотухин перед тобой виноват? Тем, что на Шацкой женился первым?» Он сразу просек — ревность.
Я и за собой знаю такое: бывает, спонтанно скажешь что-то, напишешь, а потом жалеешь.
И Леня наверняка пожалел. Мне и Денис рассказывал. Я долго ждал объяснений, но не дождался, потому и ответил тоже письмом. Филатов никогда об этом не говорил, но он его прочитал.
Удивляюсь только, как Нинка это пропустила! Письмо-то я на домашний адрес отправил. А женщина, которая у первого мужа всю почту читала, вряд ли рассталась с этой привычкой.
Мне и правда жаль, что мы не помирились. Незадолго до Лениной смерти одна наша общая очень доверительная подруга мне вот что рассказала. Позвонила она Филатову: «Нюськи нет? Тогда сейчас приду». Пришла. «Леня, скажи, кто произнес плохое слово первым?»
— «Я...»
Женщина, рассказавшая мне свой разговор с Леней, очень переживала из-за наших взаимоотношений. Так же, как и я переживал, как и он... После ее рассказа я долго думал, а потом просто взял и позвонил:
— Леня, поздравляю тебя с днем рождения. Прости меня за все, если были какие-то…
Но дело, видимо, далеко зашло. Леня был уже прикован к постели (это его тоже сильно изменило), плюс характер. Тем не менее я рад, что с моей стороны были попытки контакта. А то, что Филатов не захотел… Этого я изменить не мог. И понять почему — тоже. С Губенко он уже не имел ничего общего, их пути разошлись. И Нина к тому времени ушла из театра «Содружество актеров Таганки».
— Ой, вот сказали вы про бывшую жену — и что-то в голосе такое послышалось…
— Действительно послышалось. Я был рад и свечки ставил, когда она вышла за Леню Филатова. Правда. Он снимался тогда в двенадцати фильмах одновременно, был богат и говорил, что может купить дом в Лондоне. И я, оставив Нинку с Денисом, не мог не радоваться ее выгодной партии. Так что ничего в моем голосе такого нет.
— В первых книжках дневников вы ее по имени назвали раза два, и то в форме «Нинка». А в основном — «Шацкая». Долго на нее были злы?
— Как можно злиться на женщину? А тем более на мать моего ребенка, да еще и красавицу! Однажды Любимов говорил о гонорарах, а я так и сказал: «Красота — это талант. Прибавьте Шацкой зарплату!»
Нет такой второй спины в мире, как у Шацкой в «Мастере и Маргарите», поэтому и фотографию до сих пор со стены не снимают. Люди смотрят, а там — ого! И понимают: да, театр — искусство Аполлона и Венеры, и в данном случае Венера налицо.
Просто во многом она была то самое «шерше ля фам»… вдохновительницей. Да еще и Маргариту сыграла, натянула на себя эту блажь мистическую, ведьмой себя почувствовала. Ходила в черном плаще до пят. То ли девочка, то ли виденье-привиденье… Нинка — женщина прелестная, но и сумасбродная. И на Леню влияние имела будь здоров какое. А на меня — нет, даже когда со мной жила.
— А то, что вы на суде плакали и разводиться не хотели, разве не остаток ее влияния?
