А еще Александр Ширвиндт поставил для нас водевиль «Спичка между двух огней», это была его первая режиссерская работа. Он преподавал в училище фехтование — красавец с прекрасной фигурой, все девчонки сходили по нему с ума. Ширвиндт был человеком легким, веселым, с изумительным чувством юмора на грани фола. Репетировать с ним и Андрюшей было счастьем, они постоянно шутили. А мне еще папа внушал: если Бог хочет обидеть человека, он лишает его чувства юмора.
Училище я окончила с красным дипломом и уже став мамой. Когда дело дошло до распределения, главный режиссер Театра сатиры Валентин Николаевич Плучек пообещал папе взять меня в труппу. Мы пришли к нему с Мироновым и Шарыкиной, сыграли нашего «Пигмалиона». Началось обсуждение, Плучек хвалил Валю с Андрюшей и ни слова не говорил обо мне. Папина подруга Татьяна Ивановна Пельтцер потом рассказывала: отец сидел бледный, не мог понять, что происходит. После того как решили взять в «Сатиру» Миронова и Шарыкину, Пельтцер подошла к Плучеку:
— Почему вы ни слова не сказали о Вите Лепко? — Близкие называли меня домашним именем. — Она прекрасно показалась.
— А нечего было замуж выходить и детей рожать!
Вот так. Папа переживал больше, чем я. Он плакал. Это было ужасно! Я-то понимала, в чем причина отказа, но не могла рассказать ему старую историю. Однажды мне, еще студентке, папа, вернувшись с работы, объявил: «С тобой хочет поговорить наш главный режиссер, ждет завтра в своем кабинете».
На встречу просто летела. Еще бы! Валентин Николаевич знал меня с детства и, понятно, без дела звать не стал бы. Он сидел за столом и, едва я переступила порог, произнес:
— Владимир Алексеевич мой большой друг.
Потом минут тридцать рассказывал, как он его нежно любит, какой он потрясающий талант, и закончил вопросом:
— Не хочешь ли ты прийти работать в наш театр?
— Но я ведь только на третьем курсе...
— Ничего, — успокоил Плучек и стал перечислять роли, которые собирается мне поручить.
Голова шла кругом от блистательных перспектив. А дальше Валентин Николаевич неожиданно проявил ко мне отнюдь не творческий интерес, набросился с поцелуями. Если бы я пожаловалась тогда отцу, тот его просто убил бы. Много лет спустя Плучек пришел на гремевший на всю Москву спектакль «Играем Бергмана, или Я — любовница моего мужа», в котором мы два с половиной часа находились на сцене с актером Театра сатиры Анатолием Гузенко. По окончании подошел ко мне, отвел в сторонку. «Прости меня, ты — прекрасная актриса», — сказал он и заплакал. Я его простила.
Родители сделали все от них зависящее, чтобы я влюбилась в театр. Правда, умолчали о том, какие интриги скрываются за ярким светом рампы, совершенно не подготовили к жизни в театральной труппе. Опыт с Плучеком стал для меня первым, но отнюдь не последним открытием.
Но вернусь к своему рассказу. После того как меня не взяли в «Сатиру», надо было думать, что делать дальше. Отчим ставил танцевальные номера во многих спектаклях Малого. Он попросил директора театра Михаила Ивановича Царева «посмотреть нашу девочку». Тот посмотрел и сказал: «Прекрасно! Эфрос будет ставить у нас молодежный спектакль, пойдите покажитесь ему. Если он вас возьмет, я поддержу». И я отправилась к Анатолию Васильевичу. Прослушав мой репертуар, он спросил: