В конце пятидесятых возле метро «Аэропорт» начали строить кооперативный дом для кинематографистов. Родители с трудом насобирали у знакомых денег на вступительный взнос, при первой же возможности расплатились с долгами, а потом еще бог знает сколько лет частями выплачивали оставшуюся сумму.
Экономили на всем, даже на нашей с Андрюшей одежде. Но в том, что мы донашивали вещи за детьми родительских друзей и друг за другом, не было ничего зазорного. Так жили многие из нашего окружения. По сей день с нежностью вспоминаю цигейковую шубу, доставшуюся мне от старшего брата. Это была такая радость, когда в ней, тяжелой, туго перепоясанной кожаным ремнем, чтобы ветер не задувал внутрь, я в буквальном смысле летала! Секрет «летающей шубы» был прост — мы выходили с папой на улицу, и он предлагал мне: «Полетаем?» Брал меня сзади за ремень, поднимал над землей и кружил вокруг себя. Остальное было делом воображения: я абсолютно верила, что на самом деле парю над землей.
Папу стали часто приглашать сниматься на Ялтинской киностудии, и если это было летом, он брал с собой Андрюшу (меня, еще маленькую, оставляли дома). А маме отсылал подробные отчеты: «Лапушка, мой любимый! Уложил байкать нашего сына и сел писать тебе письмо... Днем я устроил ему пир, на котором присутствовали четыре соседских писюхи — парня подходящего не оказалось. Пили ситро, ели клубнику и черешню и разные сладости, которые я подкупил. Короче, баловал деток. Перед этим я покатал его по морю на лодке, а после пира мы ловили на море рыбу и, конечно, ничего не поймали...»
А вот еще одно письмо: «Андрюша всем доволен, но расхляба ужаснейший, как и что мне с этим делать, ума не приложу? По утрам ежедневно занимаюсь с ним гимнастикой, но все идет через зевоту и мои понукания. Держу его в чистоте, мелочишки стираю сам, а крупные отдаю в стирку женщине на студии. Веду разные умные беседы и, конечно, злюсь немного на все его недостатки. Но досаду свою пытаюсь скрывать от него».
