И кто-то подсказал, что в одном из театров, обслуживавших советские войска в Германии, есть прекрасный актер Володя Ушаков. Он стал Вериным партнером, а вскоре и мужем. Всю жизнь прожили душа в душу. Володя жену очень любил и берег. Чтобы избавить от домашних забот, часто сам ходил по магазинам, стоял в очередях, нанял помощницу по хозяйству.
Однажды вечером слышу — Пельтцер распекает Ушакова: «Володька, ну-ка, иди сюда, погляди, какую грязь на кухне оставила твоя домработница. Бери тряпку, убирай!» И он засучил рукава, все знали: спорить с Пельтцер себе дороже. Характер был тяжелый, рубила правду-матку в глаза, в театре Татьяну Ивановну побаивались. Единственный, кто мог ее усмирить, — отец. Обращалась она к нему очень ласково: папаша. Не скажу, что мы дружили с Татьяной Ивановной, но приятельствовали, она ценила Толин талант.
Добрые отношения сложились в труппе и с Андрюшей Мироновым. По возрасту он был ближе к Шуре Ширвиндту и Мише Державину, но вместе с Толей много снимался и выступал в концертах. Помню, играем мы с Андрюшей спектакль: он — Фигаро, я — Марселину (в очередь с Олей Аросевой). Андрюша, отвернувшись от зала, тихонько спрашивает:
— Надежда Юрьевна, вы Толю собрали?
— А что?
— У нас встреча со зрителями в Воронеже.
Однажды муж пригласил меня поехать с ними: «Будешь нас объявлять». Я вышла на сцену и сказала: «Выступает народный артист РСФСР Анатолий Папанов». За кулисами меня ждал возмущенный муж: «Все, больше с нами не работаешь, какой РСФСР? Я давно уже народный СССР!»
Если судить о нашем театре по книге Татьяны Егоровой «Андрей Миронов и я», может показаться, что все в «Сатире» было плохо. Просто ужасно. Но это не так. Да, у Плучека имелась фаворитка Таня Ицыкович, которая потом взяла фамилию мужа и стала Васильевой. Их роман развивался на наших глазах. Он был влюблен в нее без памяти. Я его как мужчину понимала: главрежу приходилось очень нелегко с женой. Зинаиду Павловну Дмитриеву он вывез откуда-то из провинции, где ее актерские амбиции, видно, не реализовались, поэтому она пыталась играть роль командира в Театре сатиры.
Плучек не брал супругу в труппу, понимая, что с таким тяжелым характером та всех разгонит. Зинаида Павловна могла вломиться в гримерку и заявить актеру, готовящемуся выйти на сцену: «Ты отвратительно загримирован, тебя что, этому не учили?!» Или «обрадовать» кого-то после спектакля: «Как же бездарно ты сегодня играла. Надо было играть так, так и эдак!»
Жаловаться Плучеку на его жену было бесполезно, он лишь разводил руками. Поэтому мы Дмитриевой не возражали, а сами делали все по-своему. Единственными, кого она не трогала, были Папанов и Георгий Менглет. Толя ее нравоучений слушать бы не стал, запросто мог сказать: «Да пошла ты, Зина...» Она это понимала и судьбу не испытывала.
