Эти шесть месяцев даются, чтобы он пересмотрел свое поведение и выполнил требования суда. Екатерина должна была пройти курс лечения от алкоголизма и устроиться на работу. Спустя полгода, подавая заявление о восстановлении в правах, она не сделала ни первого, ни второго. Более того, продолжала напиваться во время судебного процесса. Суд ей, само собой, отказал. То же самое было и на заседаниях в прошлом году — весеннем и осеннем. На последнем, состоявшемся в конце октября, представители двух органов опеки и прокурор даже высказались за то, чтобы лишить Екатерину родительских прав, но судья сочла эту меру крайней и оставила в силе решение об ограничении. Если б Ева была матери дорога, Екатерина испугалась бы угрозы лишения, но она продолжает вести прежний образ жизни: не работает и пьет. Это больная тема, на которую можно говорить бесконечно... Борь, а ты помнишь, как вы увиделись с Евкой в первый раз после почти четырехлетнего перерыва?
Борис: Я понимал, что Ева выросла, изменилась и мне потребуется время сообразить, как с ней общаться. Чтобы получить минутную фору и уравнять нас в удивлении друг от друга, сбрил бороду и отпустил усы, которых прежде никогда не носил. Была небольшая пауза, потом я подхватил Еву на руки, подбросил вверх, поймал, прижал к себе. Маленькой она очень любила такие «полеты» — визжала от восторга, хохотала. На этот раз бурного выражения чувств не было, но скованность, растерянность мгновенно исчезли. Прощаясь, Ева сказала: «А зачем тебе усы как у дедушки? Сбрей, а бороду отпусти, чтобы был как раньше».
Елена: А что касается освобождения Бори и нашей встречи... Зона — не место показывать эмоции. Все было как-то обыденно. Я отправилась в бухгалтерию за справкой для опеки о начислении алиментов с зарплаты, которую Боре платили в колонии. Пришла, а там — он. Получает деньги и билет до Москвы, который, кстати, не пригодился, потому что его поезд уходил через пятнадцать минут. Но у нас уже были куплены четыре билета на вечер. Борису отдали вещи: одежду, в которой он приехал по этапу, тетради с набросками для будущих рассказов и стихами, написанными им на зоне, огромную коробку, где были сложены видеокассеты, диски, наши и Евины письма. Хорошо, что младший сын Коля согласился не ехать с нами в Россошь, а вместе с женой Танечкой встречал в Москве на машине. Не пришлось со всем этим багажом ловить такси.
Предполагая, что Борька не захочет надевать ничего из вещей, которые были на нем в момент ареста, а потом хранились на складе в колонии, привезли с собой все новое. Куртку я намеренно выбрала яркую, красную — почти шесть лет сын носил только черное...
Борис: В Москве не успокоился, пока не купил «феску» — головной убор, похожий на бейсболку, часть формы зэка. Взял серую, хотя руки тянулись к черной. Настолько привык к этой цветовой антигамме, что сложно было от нее отказаться.
Вот мама сказала, что в колонии старалась не показывать эмоций, а у меня их просто не было — видимо, от шока. Мозг отказывался верить, что меня выпустили, и я, как уже говорил, каждую минуту ждал сирен...
Елена: Но когда сели в поезд, Боря, видимо, немного расслабился, потому что потащил нас с Евой в вагон-ресторан. Пыталась отговорить:
— Давайте попросим проводника, нам в купе принесут.
Однако сын стоял на своем:
— Я ни разу не был в вагоне-ресторане.
Евка тоже, конечно, подключилась:
— Пойдем! Пойдем!
Василий Борисович отказался категорически — залег на свою полку с прессой.
Когда устроились за столиком, между Борькой и официантом состоялся забавный диалог.
— Брокколи у вас есть?
— Нет.
— А вы можете попросить кухню приготовить стейк? Только кусок говядины должен быть лишь слегка обжарен: снаружи хрустящая корочка, а внутри — сочное мясо.
— У нас стейков нет. Закажите что-нибудь по меню.
