Борис: В продолжение темы о неосторожных желаниях... В конце 2008 года у меня было ощущение, что нахожусь в каком-то тупиковом состоянии. И в творческом, и в личном плане. Отношения с женщиной, которую четыре года назад завоевывал цветами и стихами, превратились в обыденность, погрязли в мелких бытовых проблемах. За несколько лет я не написал ни строчки. Родители радовались: наконец-то у старшего сына наладилась нормальная жизнь, рядом интеллигентная женщина, заботливая, добрая. А мне было душно, муторно, хотелось выть от безысходности. Кто знает, может, так проявлялся кризис среднего возраста? Мечтал, чтобы тупиковая ситуация разрешилась, причем — любым способом. Она и разрешилась...
Недаром говорят: «Не гневи Небеса, считая, что все плохо, — тебе покажут, что значит плохо по-настоящему». Другого ответа на вопрос, зачем было послано испытание, у меня нет. Проведенные за колючей проволокой почти шесть лет для творчества ничего не дали, мои жизненные и профессиональные ориентиры не поменялись. Возможно, я стал лучше разбираться в людях, научился видеть истинные мотивы их поступков. Если в этом и состоял замысел свыше, то кошмар, через который прошел, — слишком большая плата за уроки психологии.
— Женщина, о которой сейчас говорили, все эти годы поддерживала ваших родителей, но встречать вас на вокзал не приехала...
Борис: Хотите спросить, стало ли это для меня неприятным сюрпризом и рассчитывал ли я на продолжение отношений? Не стало, и не рассчитывал. Она передавала с родителями приветы и тетради в твердой обложке, чтобы записывал в них свои стихи, — и все.
Мама и отец на каждом свидании твердили, что она простила мне и конфликт, после которого я уехал от нее встречать тот самый Новый год к бывшей жене Екатерине, и то, что потом ей пришлось из-за меня пережить. Что она ждет, скучает, любит. Но я интуитивно понимал: это не так.
Да и в собственной душе чувств не находил. В Москву возвращался с мыслью: все между нами кончено, но поговорить, объясниться, конечно, надо. Разговор, к счастью, не потребовался — зарегистрировавшись в одной из соцсетей, я зашел на страницу своей гражданской жены и узнал, что мое место занято. Единственное чувство, которое при этом испытал, — облегчение. Удивляло только, почему сама не сказала мне об этом, ведь мы были близкими людьми.
— А как вы все встретились после освобождения Бориса? Еву с собой в Россошь привезли?
Елена: Конечно. После того как в феврале 2013 года суд ограничил Екатерину в родительских правах и я стала официальным опекуном, мы начали брать Еву на каждое свидание. До этого мать не давала нам внучку не то что в поездку — даже на выходные. Встречались только в школе на продленке, где я помогала ей делать уроки.
Сначала за возможность общаться с Евой Екатерина требовала отдать Борькину квартиру, потом — платить за каждое свидание. Мы постоянно слышали: «Хотите видеться с внучкой — давайте деньги! Я с вас еще ничего не поимела!»
Кто бы знал, через что нам пришлось пройти, чтобы добиться опеки над Евой. Ведь нужно было документально доказать, что совместное проживание ребенка, тем более инвалида (Ева родилась глухой. — Прим. ред.), с такой матерью представляет для девочки реальную угрозу. Катя регулярно выпивала, в ее доме собирались сомнительные личности, она отпускала Евку одну на улицу, даже не проверив, надела ли та слуховой аппарат. И внучка каталась на велосипеде среди машин, не слыша сигналов.
Ограничение в правах — это то же лишение, но временное. Родитель на полгода теряет право на личное воспитание ребенка и проживание вместе с ним. Общение возможно только с разрешения опекуна или органов опеки, если те сочтут, что такие встречи не повредят ребенку, в том числе психологически.
