И тут в дело вмешалась судьба. Поехали с мамой в «Детский мир», спускались по Пушечной улице и на тогдашнем здании хореографического училища вдруг увидели объявление: проводится дополнительный набор особо одаренных детей в возрасте от двенадцати лет. Меня уже коротко остригли для Суворовского, но шанс поменять судьбу оставался: весь набор моих документов был в папке, которую я нес под мышкой.
«Мам, давай зайдем, мы же ничего не теряем», — попросил я. И она неожиданно согласилась. Вошли во двор, а там столпотворение: на три места претендовало шестьсот человек. Долго ждали своей очереди, наконец я предстал перед приемной комиссией. Что-то станцевал, и меня приняли! В училище есть традиция: выпускной класс вручает пуанты новичкам. Так вот, я получил балетки от Михаила Лавровского. Потом оказалось, что и он об этом помнит.
В интернате я не жил. Поднимался в пять утра и бегал между тушинскими мостами: пять километров туда, пять обратно — готовил себя к балетным нагрузкам. Потом к девяти ехал на занятия — сначала на трамвае до Сокола, далее на метро. Тратил на дорогу два часа в один конец. И вечером домой не торопился, буквально по тысяче раз отрабатывая прыжок.
Но, конечно же, отдавались мы не только искусству. Молодые годы — пора влюбленностей, да и как не увлечься, если рядом полуобнаженные девушки. Марину Леонову, Иру Лазареву, Гюзель Апанаеву, которая впоследствии стала звездой ансамбля Игоря Моисеева, учила сама Софья Николаевна Головкина, наш директор. Позже к ним присоединились балерины, прибывшие на стажировку из «Ла Скала». Среди них — и Анна-Мария Гросси. Наши девочки были симпатичными, но знакомо-обычными. А от итальянок даже запах исходил другой. Однажды Анна-Мария подарила мне кожаный кошелек, смотрю на него сегодня — ерундовая вещица. А тогда он казался невероятно красивым и главное — источал потрясающий аромат. Носил его с собой, доставал и вдыхал. Я влюбился в Анну-Марию и в срочном порядке освоил итальянский. Даже писал стихи на языке Петрарки. Отношения между нами очень скоро стали взрослыми, серьезными.
Хореографическое училище переезжало в новое здание на Фрунзенской, и нас, оканчивавших последний класс, попросили задержаться еще на год, чтобы предъявить общественности звездный выпуск. Мы согласились, тем более что в училище пришел новый художественный руководитель Леонид Михайлович Лавровский. В Большом главным балетмейстером вместо него стал Юрий Григорович. Леонид Михайлович — мужчина-красавец, настоящий интеллигент. Когда он входил в репетиционный зал, артисты вставали, хотя никто их об этом не просил.
Училище ожило, Лавровский много ставил. Я принимал участие во всех его работах. Однажды он подошел, потрепал меня по длинным волосам и спросил: «Будем ставить «Есенина»? Ты идеально подходишь на роль великого русского поэта». Как жаль, что этому замыслу не суждено было воплотиться. Но в результате у Лавровского сложился целый концерт, с которым мы впервые отправились на гастроли за рубеж. И сразу в Париж! Я первый раз летел на самолете и не понимал, почему люди, усевшись в кресла, тут же закрыли глаза. Как можно спать в такой момент?!
