Говорил: «Ну, скоро будем отстреливать ухажеров, оставлять только владельцев «мерседесов». Твой муж возьмет меня садовником на свою виллу на Канарах». Патлатый хиппи действительно не вписывался в его сценарий. Но пересилив себя, он все-таки согласился с моим выбором.
Мы всей семьей пришли к Олегу знакомиться с родителями. Кто-то из домашних спросил его, сходил ли он в химчистку. «А что, шампунь уже это не берет?» — не удержался папа, намекая на длинные кудри, которые его безумно раздражали. Позже, узнав, что я беременна, он вырезал из журнала фотографию очень мохнатой и усатой выдры. «Вот что от этого лохматого родится!» — приговаривал отец, тыча в картинку при каждом удобном случае.
Бедный Олег, как он только все это вытерпел!
Но когда отец осознал, что скоро станет дедом, переменился к нему в лучшую сторону. Он был рад появлению внучки и всю свою энергию обратил на Варю. Гулял с ней, без конца фотографировал, увешивал этими снимками весь дом. И почему-то панически за нее боялся. Часто среди ночи заглядывал в нашу с Олегом и дочкой комнату.
— Чего ты? — спрашиваю.
— Хочу послушать, дышит Варенька или нет.
— Да все нормально. Ну, посмотри...
Глянет, успокоится и идет к себе.
Днем Варя спала в коляске на лоджии. Однажды папа заходит ко мне весь бледный: «Я представил, что кто-то ее с верхнего этажа может крюком зацепить и вытащить из коляски!»
Эти страшные сценарии ему бы реализовывать в творчестве, доводить там все до абсурда, а не в жизни. А он изводил себя совершенно без повода. Катастрофическое сознание мешало отцу радоваться жизни. Думаю, в этом настоящая причина его болезни, а вовсе не работа в радиоцентре. Проявлялось оно самым разным образом. Например, у нас во всех комнатах висели настенные светильники, сделанные в форме виселиц. Отец их сам смастерил. Гостей они неприятно поражали, а папа любил шокировать. Еще нравилось ему по кладбищу бродить. Если я была рядом, выпытывал: «Когда буду здесь лежать, ты часто станешь меня навещать?» Естественно, я впадала в ужас. Не знаю даже, зачем он проводил эти психологические опыты над ребенком.
Отцу бы не комедии ставить, а ужастики. Но тогда в нашей стране это было невозможно. С годами болезнь все больше одолевала. Он стал необыкновенно худым, но по-прежнему отчаянно цеплялся за жизнь. Прочел в газете, что во Вьетнаме живет целитель-травник, который избавляет от рака. Пробил поездку с огромным трудом. Вернулся со специальным чайничком и мешком травы. Вьетнамец сказал: «Пей отвар, и болезнь выйдет через кожу. Будет трудно, терпи». Папа пил отвар, но лучше не становилось. И последний курс химиотерапии оказался бесполезным. Результаты анализов ухудшались. Он понял, что проигрывает. И в этой ситуации, оставаясь режиссером, принялся прописывать сценарии на все возможные случаи. Сказал, что хочет пройти соборование. Перед приходом священника кто-то из домашних вспомнил: надо бы надеть крестик. Он его никогда не носил.
Ему дали чужой.
Отец хотел поверить в Бога, но что-то ему мешало. Гостем в нашем доме часто бывал популярный среди интеллигенции в семидесятые — восьмидесятые годы отец Лев Лебедев — великолепный проповедник, ученый, историк. Папа любил подолгу беседовать с ним о смысле жизни, о вере. Православным он так и не стал — у него тяга к православию путалась с диссидентством. Отец и в Писании искал противоречия. Лебедев говорил: «Если хочешь верить — верь, а противоречий искать не нужно». Папа так не мог. Но на всякий случай соборовался.
Он продолжал пить отвары из вьетнамской травы, и его тело, как и предупреждал лекарь, покрылось язвами. Однажды застала отца перед зеркалом. «Отсюда не возвращаются», — прошептал он, глядя на свое отражение.
Не хватило ему терпения дождаться результатов лечения вьетнамским снадобьем. Сказал:
— Мир от меня отдалился, он уже не тот. Вот идет ребенок, я умом понимаю, что это обожаемая внучка, но она для меня уже чужая.
— Ты поправишься... — отвечала я, сама себе не веря.
— Человек умирает в одиночестве, — вздохнул отец.
Однажды позвал Олега, спросил: «Вот если завести Армстронга и под его музыку помочь себе умереть... Что ты думаешь об этом?» Олег замялся. Испугал его этот вопрос. Нам было по двадцать пять лет, размышлять о смерти не хотелось. Сейчас я понимаю: отец прокручивал варианты, как лучше уйти из жизни.
