— Женитесь, — ответил сын и побежал играть. А я застыла, не зная, что сказать.
Когда Николаю сделали операцию, стала носить ему протертую еду, паровые котлетки. Так прошла пара недель. Как-то вечером сидела с сыном дома и раздался звонок в дверь. Открыла. На пороге Двигубский. Я удивилась:
— Что это значит?
— Меня выписали.
— И вы не нашли ничего лучше, как приехать к нам? С какой стати?
— Доктор прописал лечебные ванны. С родителями я в ссоре, живу в мастерской, а там не то что ванны, но и душа нет. Может, приютите меня на время?
Не выгонять же было его, больного? Егор запрыгал от радости — друг приехал, будет с кем поиграть. Так Двигубский у нас и остался. Он ужасно выглядел. Похудел на двадцать килограммов, обессилел. Я готовила ему еду, делала перевязки и ванны, а потом, когда Николай окреп и начал работать, каждый день таскала кастрюльки в мастерскую на Маяковке. Конечно, я уже и сама к нему была неравнодушна.
Вскоре понадобилось ехать в Киргизию на съемки, и я подумала: раз уж Двигубский к нам напросился, пусть поживет с Егором, попробует, что такое семейная жизнь. Мохова, если понадобится, ему поможет. Договорились, что как только закончатся съемки, вся троица приедет ко мне на Иссык-Куль. Я там сняла дом. Летели они через Алма-Ату и ночевали у моих родителей. Мама, естественно, страшно волновалась.
Ну как же, в гостях не просто жених дочери, а «иностранец», да еще дворянских кровей! Они с Таней, моей младшей сестрой, накрыли шикарный стол.
Потом мама написала: «Конечно, видно, что Николай тебя очень любит. Перебирал твои вещи, нюхал духи, смотрел фотографии. Мне это понравилось. Но вообще он неприятно удивил. Сначала заявил, что я неправильно заварила чай, и, выплеснув заварку, сделал это сам. Потом стал учить резать хлеб — очень тонко. Но с нашим алма-атинским так нельзя, он крошится. И Николай раскрошил всю буханку. Мне кажется, вести себя так в гостях невежливо. Даже если что-то не понравилось».
Я была согласна с мамой. Коля иногда вел себя просто возмутительно, как капризный ребенок, но я уже привязалась к нему и научилась прощать.
Да и Егору он нравился. Двигубский уделял ему гораздо больше времени, чем родной отец.
На Иссык-Куле часто отключали электричество, свечей у нас не было, и Коля сделал масляную лампадку. Мы зажигали ее вечером, садились вокруг, и он начинал рассказывать про рыцарей Круглого стола. По стенам плясали тени, от чего казалось, что мы в средневековой Англии, в замке короля Артура. У Егора восторженно горели глаза. Когда вернулись в Москву, он еще долго просил: «Мамочка, давай выключим свет, сделаем лампадку и пусть Коля рассказывает!»
Из-за меня Двигубский в очередной раз поссорился с матерью.
Галине Олеговне не нравилось, что сын нашел себе разведенку с ребенком.
Она полгода не разговаривала с Колей, когда мы сошлись. Но однажды он пошел к родителям с Егорушкой и тот им так понравился, что все обиды и претензии были забыты. В это время я находилась на очередных съемках. Когда вернулась, Колины родители пригласили нас всех на обед.
Я постаралась понравиться Колиной маме. Купила в «Березке» на чеки роскошную коробку конфет, на рынке — букет потрясающих роз, красиво оделась и причесалась, зная, что у нее тонкий вкус. Галина Олеговна оглядела меня с ног до головы, но ничего не сказала. Потом, когда уже сидели за столом, Коля не выдержал:
— Мама, правда, Наташа — прелесть? И платье у нее такое красивое.
— Конфексьон, — фыркнула та. — Ширпотреб.
— А прическа?
— Разве это прическа?
Волосы у меня были гладко зачесаны, как в балете, и убраны в пучок. Сверху приколот бант. Ладно, думаю, подождем.
Пригласила Колиных родителей к нам в гости. Приготовила свои коронные блюда. После обеда Галина Олеговна сказала Коле: «Ну, что же, у тебя теперь семья. Так что попридержи свой характер». Я поняла: все, признала. Лев Николаевич был вынужден вернуться домой, там ждала собака, а «свекровь» осталась у нас и прогостила три дня.
Когда мы с Колей сошлись, я предложила пригласить к нам Андрона — поговорить насчет сына Егора. Двигубский был только рад. Он очень любил Кончаловского, по-моему, больше всех на свете, хоть и клялся в любви мне.
Сели ужинать, и я сказала:
— Андрон, мы с Колей решили жить вместе, но ты все равно останешься отцом Егора и можешь его брать, когда есть желание и время, участвовать в воспитании, как считаешь нужным.
Кончаловский поперхнулся и зашелся в диком кашле, от натуги побагровели лицо и уши.
