За версту было видно, что влюблены, оттого в гостинице, а потом и в театре поверили, что Крейлис и Петрова — семейная пара. И на тех гастролях — мы нагнали труппу, ввелись в эпизоды — селили только вместе. В одном из поселков определили на ночлег к какой-то старушке. Входим в комнату, а кровать — одна! С прикрытой тюлем горой подушек под самый потолок. Я растерялась:
— Как же мы будем спать?
— Я лягу на пол.
— Нет уж. Лучше валетом.
Так всю ночь и провертелись, пятками друг друга исколошматили. Смешно вспоминать! Не прошло и месяца, как Яша написал письмо моей маме: «Прошу руки вашей дочери...» Когда возвращались с гастролей, я так лихо отплясывала на палубе теплохода с одним из артистов — красавцем-блондином с огромными глазами, что Яша занервничал.
Отозвал в сторонку:
— Не рановато ли я написал письмо твоей маме? Невеста, а кокетничаешь с другим!
— Что ты, Яшенька? Тебя одного люблю и всегда любить буду!
Слова мои оказались пророческими: сорок пять лет вместе прожили и в горе и в радости. Я сразу решила, что возьму и фамилию Яши: нравилось, как она звучит, знала, что мужу будет приятно. Помню удивление начальника милиции: «Зачем вам это? У нас с двойными фамилиями одни уголовники».
«Крейлис-Петрова» непросто запомнить: как только мою фамилию не коверкали, как не обыгрывали!
Питерский артист Рэм Лебедев, едва меня завидев, начинал петь: «Что тебе сни-и-ится, крейсер «Петро-о-о-ова»...
Свадьбу отмечали в домике, где останавливался Чехов, работая над книгой «Остров Сахалин». Пригласили всю труппу, накупили водки и местной селедки. Яша переживал, что так и не смог подарить мне живые цветы. Это сегодня они продаются на каждом углу, а в 1957 году, да на Дальнем Востоке, считались страшным дефицитом. В финале праздника я своего суженого потеряла. Яков Яковлевич напился! Потом он горевал: «С каждым чокался, на каждый тост поднимал рюмку. Но боялся, что на такую прорву гостей может не хватить еды, потому и не закусывал». Больше пьяным мужа ни разу не видела.
На Сахалине я была занята во многих спектаклях, а вот у Яши с работой не складывалось. Если волновался, сразу пробивался латышский акцент, оттого играть мог лишь роли иностранцев, а их немного. Довольно быстро стало понятно, что мужу стоит задуматься о другой профессии. В бытовом плане жизнь на Сахалине оказалась тяжелой и малорадостной. Проработав там всего год, мы решили, что пора возвращаться в Ленинград.
Поселились у мамы, в той самой пятнадцатиметровой комнатке. Яша из актеров ушел, устроился режиссером на телевидение. Я продолжила обивать театральные пороги. Поступила в Малый драматический театр, но когда там сокращали труппу, режиссер заявил: «Ты у нас самая талантливая, быстро найдешь новое место». И меня уволили. Пришлось вертеться: сочиняла юмористические монологи, читала их с эстрады.
Наконец весной 1963-го легендарный ленинградский режиссер Зиновий Корогодский пообещал взять меня в ТЮЗ. Уже и приказ подписал, велел выходить на работу осенью. А летом на курорте, где мы с Яшей отдыхали, мне стало плохо. Так тошнило, что наизнанку выворачивало. Весь отпуск псу под хвост. Мы вернулись домой, и я узнала, что беременна. Оказалось, у нас с дочкой разные резусы крови. Доктора требовали, чтобы срочно делала аборт, пугали, что не только родить не смогу — сама не выживу. Я не послушалась. Не думаю, что решилась бы прервать беременность даже от нелюбимого человека. А Машка была естественным следствием нашей с Яшей любви.
В ТЮЗе о беременности никому не сказала. Гримерку мы делили с Ирочкой Асмус, которую многие помнят как Ириску из телепередачи «АБВГДейка».