Не оставляю надежды, что она просто сбита с толку своими приближенными, «лучшими» представителями мира бомондовской плесени, они ее науськивают. Все к этому шло, знала, что мамина свита — все эти «скандальские» — не доведут до добра. И боль моя в том, что этих горе-доброжелателей она слышит, а меня, свою дочь, — нет. Но Богу под силу любую стену разрушить, все изменить, пока мы живы. И потому я не могу перестать стучаться...
Как мы дошли до всего этого, мама? Мы — православные люди, и мы — Шукшины, а это ко многому обязывает. Ах, если бы отец был жив! Ничего подобного с нами бы не случилось. Не уйди он так рано, думаю, судьба каждого из членов его семьи сложилась бы иначе.
Не было бы череды мужей и привязанности к материальному, как у мамы и сестры Маши, побегов из дома, блуда, развода и абортов, как у меня. Потому что все, что нес миру Василий Макарович, запечатленное в его книгах и фильмах, Русью пахнет с ее мощным христианским духом и могучими нравственными корнями, удерживающими от падений в любую непогоду. И сейчас папин кабинет хранит этот дух, несмотря ни на какую «интервенцию». Отец прожил здесь только три года, и уже сорок лет дом стоит без него, но и сейчас это — дом Шукшина.
Отсутствие отца — непроходящая боль, невосполнимая пустота, которую до времени я не чувствовала, не замечала. Потому что духа, который так силен был в отце, не было и в помине в том мире, в котором я росла. И в этом вижу главное упущение матери.
В высоком духовном смысле — она лишила меня отца. Я обрела его уже взрослой, но, как ни печально, не мамиными стараниями.
Ужасно, но совсем не помню папу. Когда его не стало, мне не было и шести лет. И это усугубляет боль утраты. Ведь невозможно, чтобы файлы памяти, хранящие его открытую улыбку, голос и тепло отцовских объятий, были пусты, но они почему-то недоступны для воспроизведения.
Есть только одна довольно четкая картинка. Мы с сестрой, держа в руках букеты, поднимаемся по длинной лестнице с красной ковровой дорожкой. Мама плачет, а вокруг — люди, люди, люди со скорбными лицами, они подходят, гладят нас по волосам. А мы, не понимая происходящего, о чем-то своем хихикаем. Потом нас с Машей по очереди приподняли к стоящему на возвышении гробу (дескать, не пугайтесь, так надо), чтобы мы прикоснулись к лежащему в цветах человеку с неожиданно холодным пепельным лицом.
Кто-то сказал, что на лице грим, что он актер. Поэтому я думала, что мы на каких-то съемках. То, что этот ледяной поцелуй — мое единственное воспоминание об отце, осознала много позже. Может, его холод мистическим образом пронизал все в нашем доме?
В тот день в Доме кино народ прощался с выдающимся русским писателем, режиссером и актером Василием Шукшиным. Папина смерть была внезапной. Во время съемок фильма «Они сражались за Родину» Георгий Бурков первым заглянул утром в его каюту, увидел лежавшего на кровати друга и испугался. Попросил зайти к нему Николая Губенко. Тот тщетно старался разбудить, потом пощупал пульс...
Официальным диагнозом стала «сердечная недостаточность», но версии о насильственной гибели еще долго висели в воздухе.
Маша и я после похорон две-три недели провели у подруги семьи. Видно, маме было не до нас, она очень тяжело переносила неожиданный удар. Была настолько не в себе, что распахнув дверцу «Волги», на которой ее везли, пыталась выйти на полном ходу. Но уже через год благополучно вышла замуж. Сегодня, воцерковившись, понимаю, что крест честного вдовства куда как благодатнее замужества. Образец для меня в этом смысле вдова Гагарина, Валентина Ивановна. Она практически в затворе живет, с журналистами не общается. Какое величие души, какое достоинство перед Богом!
Для мамы этот безусловно тяжкий крест оказался неподъемен.
