— При этом мальчик наверняка растет за кулисами?
— Нет, не таскаю без нужды Елисея за собой в театр. И Дима тоже. Одно дело — сходить на спектакль, и другое — толкаться где-то за сценой. Зачем? Я не могу сосредоточиться, когда сын рядом. Даже если гримируюсь, а он побежал в буфет, мои мысли с ним. Это физиология, с которой бороться бесполезно.
Чем дышать пылью театральных декораций, пусть лучше Елисей погуляет на улице или разучит гаммы. Он ведь у нас и в музыкальную школу ходит, пальчики разрабатывает.
— Реализуете в сыне собственную несбывшуюся мечту?
— Да, вы знаете, мы с мамой так и не разобрались, кто повинен, что в детстве я не занималась музыкой. Хотя очень хотела. Выклянчила маленькое детское пианино красного цвета, сама переписывала ноты из песенника, пыталась играть... Дома у нас были пластинки с записями оперетт, купленные в Находке в магазине «Мелодия». Видимо, стоили дешевле и не пользовались таким спросом, как эстрада. Я наизусть знала Кальмана. До сих пор помню все женские партии. Мама уходила на работу, я включала проигрыватель и орала от души.
Теперь, когда выступаю на сцене Санкт-Петербургского театра музыкальной комедии, круг, можно сказать, замкнулся. Зато в маме поселился комплекс вины. Она специально прилетала в Питер на премьеру «Голливудской дивы», чтобы посмотреть, как играю главную роль.
— Правильнее сказать: поете.
— Пока только учусь. В спектакле приходится исполнять сложнейшие партии под оркестр, но прекрасно понимаю: стать певицей за три месяца нельзя. И за полгода тоже не получится. Начинать-то мне пришлось фактически с нуля. Хотя в свое время участвовала в художественной самодеятельности и даже выступала с одноклассницами в Доме культуры моряков в Находке. Помню, мы исполняли песенки на английском языке, а слушали нас иностранные матросы с зашедших в порт судов. Четыре девчушки в нарядных школьных передниках и сотня развалившихся в креслах полупьяных мужиков, так и норовивших заглянуть под юбку «артисткам»... Строго говоря, это нельзя было назвать пением.
А потом случился психологический надлом. Походя, как бы между делом я заработала комплекс, с которым прожила несколько десятков лет и лишь сейчас от него избавляюсь. Почему Елисею я чаще всего говорю «да»? Потому что сама в детстве почти всегда слышала «нет». Понимаю мамин страх: портовый город со всеми вытекающими — она очень боялась за меня. Но я-то постоянно была в зажиме! Вот мне и хватило неосторожно сказанной педагогом фразы: мол, без музыкального слуха и с такими ногами нелепо мечтать о карьере артистки...
— А ноги-то здесь при чем?
— В детстве я выглядела эдаким одуванчиком со щеками на тоненьком стебельке, хотя и отличалась отменным аппетитом, была страшной обжорой. Накормить, тем более как-то утолщить меня не удавалось никому. Худенькие, тощенькие девочки тогда еще не вошли в моду, поэтому за один присест я услышала приговор и внешнему виду, и музыкальным данным. Сказано было без злого умысла, но я на всю жизнь перестала носить короткие юбки и решила, что никогда более не стану травмировать своим пением окружающих.
— Хотя на сцене вам ведь приходилось петь.
— Режиссеры всякий раз говорили: «Оль, у твоей героини нет слуха, поэтому пой как хочешь, хоть мимо нот. Главное, чтобы с воодушевлением». Я и голосила, ни о чем особенно не задумываясь. Однажды мы с мужем записали 102-й сонет Шекспира «Люблю, — но реже говорю об этом...» на музыку Таривердиева. Дима очень хотел, чтобы мы сделали это вместе. Не смогла ему отказать, хотя понимала, что получилось ужасно, далось мне большим трудом. Тогда еще раз повторила себе, что не стану испытывать терпение слушателей. По-хорошему, мне давно следовало бы сходить к психологу и снять блок, но я даже не догадывалась о проблеме, поскольку сама поверила в отсутствие музыкального слуха.
