Взять на себя заботы о маленьком ребенке никто из родных не мог: дед по отцовской линии был инвалидом, а бабушка по матери — тяжело больна. Меня отдали в дом малютки в Черкесске. В три года перевели в дошкольный детский дом имени Крупской, а потом я оказался в детском доме санаторного типа в Кисловодске. До сорока четырех лет я и не подозревал о том, что у меня есть живой и здоровый биологический отец — Геннадий Измаков.
В кисловодском детдоме я оказался на особом положении. Директор очень хотела меня усыновить, но ее муж не соглашался. Он был высокопоставленным чиновником, работал в горкоме партии... Однако женщина надежды не теряла. Когда кто-то приезжал, чтобы выбрать ребенка среди воспитанников, меня прятали. Зато я ел самые вкусные конфеты и мне был куплен шикарный вельветовый костюм, в котором я сидел на руках у директрисы во время новогоднего праздника, а вокруг пели и плясали остальные дети.
Если у ребят возникали проблемы — шли к Разину. Даже восьмиклассники просили меня, первоклашку: «Ты не можешь с директором поговорить, чтобы нас отпустили в поход с ночевкой?» Я был хитрым. Подходил к своей благодетельнице и рассказывал: «Леша такой хороший парень, он меня защищает. А можно его отпустить в поход на Красные камни?» И Леша с друзьями отправлялся куда хотел, а директор была довольна, что ее Андрюшечка под двойной защитой. Благодаря этой женщине я до поры не ощущал никаких тягот, никакого «несчастного детдомовского детства».
Но у моей опекунши был очень жесткий характер. И по отношению к другим детям, воспитателям, педагогам она вела себя совсем не так лояльно. Когда директор неожиданно умерла — я был уже в третьем классе, — детдом возглавили те, кому она сильно насолила. Я у них стал бельмом на глазу. И новое руководство сделало так, что меня перевели в светлоградский детский дом. Заведение находилось на территории колхоза «Победа». Его только что открыли. А когда открывается новый детский дом, туда из уже существующих «сливают» весь отстой: хулиганов, дебилов и т. п. Территория детдома была обнесена двухметровой колючей проволокой и охранялась так, словно это концлагерь, а не пристанище для одиноких детей.
