Это «почти здесь» продолжалось еще минут сорок. Когда они наконец дошли до места, пани Моника не сумела войти в дверь — она в нее впала.
— Хочете посмотреть, мадам, на товар, который я для вас приготовил? — ворковал хозяин. — Это не шуба, я вам скажу. Это что-то особенное!
— Какая, на хрен, шуба?! — прогремела Ольга Александровна. — Водки. И как можно больше!
Очень долго не могла забыть она свой шубный вояж и невольно вздрагивала при этом страшном воспоминании. Но тем не менее шуба была при ней».
Клявера-старшего и впрямь знал весь Кишинев. В каждом магазине, ателье, на рынке у него были свои люди, искренне готовые услужить. Илюша этого качества — заводить полезные знакомства — был лишен начисто.
Как и отцовской «рукастости». Лев Анатольевич трудился шорником на фабрике по изготовлению седел и конской сбруи, дома тоже мог справиться с любой работой. Через Илюшу мастеровитость отца «перескочила», зато Денис получил ее сполна от обоих дедов: он и ремонт в квартире может сделать, и мебель соорудить, и с любой техникой на «ты». С дедушкой Левой внук общался не очень часто, только во время летних каникул, когда ездил в Кишинев на пару недель, поэтому с реализацией заложенных в генах способностей ему помогал дедушка Витя: учил обращаться с молотком, фуганком, дрелью.
Пока мы гостили в доме родителей Ильи, у меня была возможность заметить, что Клара Борисовна общалась с сыном, будто он еще ребенок, за которым нужен глаз да глаз: всегда напомнит, что и переодеться надо, и руки перед обедом не забыть помыть.
Она и мне — исподволь, ненавязчиво — давала понять, что «Илюша как был дитем, так им и остался». Рассказывала: «Илюша с детства очень много читал, даже ночами — с фонариком под одеялом. Комната-то у нас была одна... Маленьким таскал за собой портфель на веревке — так ему удобнее было. А то вдруг упрямство в нем проснется.
— Илюша, — говорю, — помой уши — картошку в них можно сажать!
А он:
— Не буду, я сегодня уже шею мыл.
И тут хоть в лепешку расшибись — к раковине не пойдет».
А Лев Анатольевич, провожая нас на вокзале, со свойственной ему прямотой распорядился: «Ты, Ира, семейный бюджет на себя возьми. Сын с деньгами совершенно не умеет обращаться».
Вот только «обращаться» в начале нашей семейной жизни было практически не с чем. Еще до свадьбы Илюша показался в «Ленконцерте» и произвел на худсовет такое замечательное впечатление, что ему пообещали и постоянную работу, и высокую концертную ставку. Что случилось осенью, когда уже в статусе новоиспеченного мужа он явился на тарификационную комиссию, сказать не берусь. Видимо, Илья разволновался, чувствуя ответственность за семью, сильно зажался и выступил, мягко говоря, скромно. В результате постоянной «прописки» в «Ленконцерте» не получил, а временную ставку ему дали самую низкую — шесть рублей пятьдесят копеек за выход.
Если учесть, что выходы случались раза три в месяц, двадцать рублей без малого — вот и весь гонорар. Мне в НИИ платили сто. Илья по поводу своего «нахлебничества» страшно переживал, хотя я и делала все, чтобы он не чувствовал неравенства. До сих пор безмерно благодарна за деликатность своим родителям, которые не только ни разу не упрекнули зятя, но еще и забирали его к себе на время моих командировок. Кормили, оберегали от бытовых хлопот и каждый раз, когда зять отправлялся в «Ленконцерт», давали — как школьнику — рубль на обед.
Мои родители очень Илью любили. Впрочем, один конфликт между ним и мамой все же был. Он случился во время моей командировки в Винницу, куда меня отправили на третьем месяце супружеской жизни.
