— Валер, ты за документами собираешься? — спросила я.
— Тебе надо, ты и поезжай.
Естественно, я поехала. Мне все надо было. Но не для себя. Тогда-то я познакомилась и подружилась с Валериным семейством, пригласила его дочек к нам. Ну как же, дети должны знать отца! Сначала приехала Анжела. Я пошла с двадцатитрехлетней девушкой на день рождения к приятельнице и не знала, как ноги унести: Анжела перебрала и то плакала, то смеялась, то грозилась, что с балкона выпрыгнет.
Видимо, Нелли было не до детей, она часто уезжала в Польшу с новым мужем-поляком, занявшись челночным бизнесом, да и сама могла иногда выпить рюмку-другую. Я убедила Анжелу заняться собой, и насколько знаю, сейчас с ней все в порядке.
Потом по тому же сценарию я помогла пятнадцатилетней Лере, которая кое в чем пошла по стопам отца. На это первым обратил внимание Валера. Когда у Леры все наладилось, я устроила ее через свою приятельницу в театрально-художественный колледж учиться на звукорежиссера.
Последние полгода до смерти отца Лера постоянно жила у нас. С утра до вечера толклась со мной на кухне, спать ложились втроем на мою широкую кровать — Лера, я и Валера. Девочка могла неделями не уезжать. Я показывала ей фильмы, которые любила сама, водила в гости к умным образованным людям, просила своих знакомых позаниматься с ней. Она ведь в то время даже не знала, где находится в Москве Большой театр. С любыми своими проблемами обе Валерины дочки шли ко мне, а не к маме и папе.
Лишь однажды Анжела решила обратиться к отцу, «душила» Валеру, требуя, чтобы помог ей стать певицей. «Не дам пользоваться своим именем, — сказал мне Валера. — Певица она никакая».
Ободзинский не хотел просить за дочь, у которой, как считал, не было данных. Он вообще осуждал меня за то, что я привела их к нам в дом: «Ничего путного из этого не выйдет». И оказался прав. Спустя восемь лет после Валериной смерти наша дружба закончилась. Наученные, похоже, мамой, девушки захотели стать наследницами интеллектуальной собственности отца, хотя прекрасно знали, что завещание Валера оформил на меня еще за два года до смерти. Думаю, на этот шаг Ободзинский решился после одного интервью. Журналистка спросила: — Все мы смертны, вы задумывались когда-нибудь над тем, чтобы ваш голос, ваши песни остались в золотом фонде страны?
— Я не нужен государству, — ответил Валера, — свою жизнь я связал с Анной, Анютой.
Она — мой архив. Собирает обо мне все. И нашу с вами беседу сейчас записывает. До гробовой доски буду жить с этим человеком, мною любимым. И Аня любит меня, как никто в этой жизни.
Валера был сдержанным на ласку и, глядя в мои глаза, таких слов никогда не произносил. Вскоре после передачи он пошел к нотариусу и завещал мне авторские права на исполненные им песни.
Мы думали пожениться. «ЗАГСы — ерунда, — говорил Валера, — надо венчаться». А я, человек некрещеный, к религии пришла своим путем — через чтение книг — и выбрала для себя католичество.
Запнувшись об это несоответствие, мы каждый раз откладывали вопрос на потом.
Спустя пять лет после Валериной смерти продюсер Константин Робакидзе предложил мне сделать вечер памяти. В 2002-м, в год шестидесятилетия Ободзинского, на «Площади Звезд» у ГКЗ «Россия» была заложена его именная звезда, прошел концерт. В то время еще ничто не предвещало, что наши отношения с Валериными дочками разладятся, я по-прежнему с ними дружила. Возилась с их детьми. Сначала с Анжелкиной Сашкой, потом стала крестной матерью Лериной Насти.
Мы с Костей придумали смонтировать голос Анжелы с голосом Валеры, чтобы дочь с папой «спели» дуэтом. Для выступления я купила ей платье, на свои деньги записала фонограмму.
