Ленинградцы постоянно таскали какую-то снедь из дома. Да и мама присылала посылки с салом, домашним хреном со свеклой, кексами с изюмом. Однокурсники от них просто с ума сходили. И все знали, что в комнате для занятий актерским мастерством, в углу за занавеской, где мы переодевались, ежедневно накрыта «поляна». Никогда потом я не ела так вкусно, как за той тряпочкой! Очень по этому тоскую. Вроде и ресторанов вокруг полно, и знакомых, с кем можно там посидеть, достаточно, а все равно чувствуешь подмену.
В мое время уже на первый курс приходили редакторы радио и телевидения: старались оценить талант, познакомиться. Одна из редакторов и рассказала обо мне Анатолию Бадхену, руководителю Ленинградского концертного оркестра: «Толя, я тебе такую девочку нарыла!»
Анатолий Семенович меня выцепил, привел в свой оркестр: я стала его мисс Дулиттл, а он моим личным мистером Хиггинсом.
Был Бадхен человеком непростым, оркестр боялся его как огня. Но мне было достаточно вздрогнуть или плечом повести, он сразу шел на попятный. Музыканты говорят: «Людка, Бадхен так тебя любил!» Не в любви дело. Просто понял, что я не как все. И это его купило с потрохами. Мало ли девчонок голосистых, а я просиживала на репетициях в первом ряду по двенадцать часов. Когда оркестр уходил на обед, доставала из сумочки бутерброд, перекусывала и вновь, как губка, каждый звук была готова впитывать.
Опытный и мудрый Бадхен решил, что Сенчина обязательно должна спеть «Золушку». Как же отчаянно я от нее отбрыкивалась! Хотелось петь только лирическое, только о любви. Мне ведь уже перепадали какие-то песни, например от Маши Пахоменко «Не заводите вы, девчоночки, подруженьку-красавицу». Еще пела «Стоят девчонки, стоят в сторонке», «Чайки за кормой». И тут вдруг Анатолий Семенович говорит: надевай передник и — вперед. «Хоть по-о-верьте, хоть про-о-верьте» — какой-то детский сад. Было по барабану, что люди меня хотят видеть девочкой в переднике. Я желала нравиться, выступать в красивом платье, с прической. Но Бадхен был неумолим.
Мы тогда с мамой отправились отдыхать на море — они с отцом на это весь год деньги собирали. Пробыли там месяца полтора. Так Бадхен просто закидал меня письмами.
То куплет «Золушки» запишет от руки — обрати, мол, внимание, то строчку какую-нибудь пришлет.
Возвращаюсь в Ленинград загореленькая и окрепшая, прихожу на репетицию. «Деточка, сегодня у нас концерт, — говорит Бадхен, — будешь петь «Золушку». Надо, деточка, надо!»
«Ну его, — думаю, — на фиг, так и быть, спою». Тем более что песня эта все равно в меня уже влезла. Выхожу на сцену Большого концертного зала «Октябрьский», пропеваю все как положено. Миленько, старательно, ничего особенного не ожидая... И тут начинается такое! Меня, слава богу, и сегодня хорошо принимают, но тогда случился просто Ниагарский водопад! Все четыре тысячи зрителей орали и скандировали. Я из кулисы в кулису походила, спела второй раз. Толком не придя в себя, поняла чисто по-спортивному: ленточка уже на груди.
