Плаксин — следом.
— Что ты в нем нашла?
— То, что он гений!
— Гений?! Да люди над вашими выступлениями смеются!
С размаху закрыв перед Александром дверь, Люба чудом не разбила ему лицо.
По завершении «Двух звезд» Григорьев быстро потерял к партнерше всякий интерес. Помню, как на записи какой-то программы, куда — пока след от рейтингового проекта не остыл — был приглашен и их дуэт, Люба попыталась вызвать у Григорьева ревность.
Кинулась на шею Стасу Михайлову: «Ой, Стасик, тот сыр, которым ты в прошлый раз меня угостил, — нечто божественное!»
Объятия, поцелуи. И взгляд в сторону Григорьева: видит ли? Как реагирует? А ему абсолютно по фигу. Прошел мимо и, поднявшись на один пролет, мило беседует с какой-то девицей. Люба, бросив Михайлова, бежит следом: «Ребята, вы еще не уходите?» Те что-то буркнули и вернулись к беседе. Успенская потолклась немного рядом и несолоно хлебавши стала спускаться вниз к машине...
Обвинения Плаксина в том, что она плохая мать, еще больше разбередили Любину душевную рану. Не в силах больше смотреть, как она мучается, я решила написать Тане письмо от имени матери.
Потратила на это целый день, а когда дала прочесть Любе, она едва не расплакалась: «Алиночка, какая же ты умница! Я бы таких слов никогда не нашла!»
В тот же вечер письмо было отправлено на Танину почту. Приведу из него лишь несколько строк: «В последнее время я встречаю с твоей стороны непонимание, отчуждение и полное отсутствие каких-либо ответных чувств, что причиняет мне такую сильную боль, о которой ты даже не можешь догадываться. ...Я давно простила тебя за твой поступок, потому что очень тебя люблю и знаю: от ошибок никто не застрахован...»
Через несколько дней Таня сама позвонила матери, а потом приехала во Францию, где Люба отдыхала. Они встретились, поговорили, помирились.
И Таня согласилась вернуться в Москву. Я еще раз выслушала похвалы в свой адрес и обещание «быть благодарной за примирение с дочерью до конца жизни». Впрочем, очень скоро моя роль в деле воссоединения семьи была благополучно забыта.
О том, почему Таню в срочном порядке отправили учиться в Америку, я никогда не расспрашивала ни ее, ни Любу. Но могу догадываться: после какого-нибудь очередного скандала. Ведь по возвращении Тани в Москву не раз была свидетельницей, как критично мать относится к дочери. И это при том, что Татьяна очень красивая девушка: с хорошей фигурой, правильными чертами лица, а небольшие проблемы с кожей — у кого их в этом возрасте не бывает? Конечно, Таня злится на обидные замечания Любы, переживает, но деться ей, бедной, некуда, поскольку находится в полной материальной зависимости от мамы.
Если уж с собственной дочерью Люба не церемонится, что говорить о членах свиты?
Помню, как вскоре после возобновления наших отношений «на почве Резника» я рассказала Успенской о смерти Валеры Шмыкова. Он умер в 2001 году совсем молодым от двусторонней пневмонии. Услышав диагноз, Успенская пренебрежительно махнула рукой:
— Какие легкие? Какое воспаление? Да голубым, небось, был и умер от СПИДа!
Мне стало очень обидно за друга:
— Как ты можешь такое говорить? Это неправда!
Но Люба стояла на своем.
В середине нынешнего января «королеву» мучила бессонница. На протяжении целой недели она задерживала меня у себя дома до трех часов ночи. Не по делу, а затем, чтобы вместе с ней смотрела ее любимые турецкие сериалы, поддерживала разговор. На следующий день Успенская спала до полудня, а мне с раннего утра приходилось заниматься делами: общаться с журналистами, править заметки, наполнять сайт, мониторить прессу. В конце концов я так устала и измучилась, что едва держалась на ногах. Еще и в семье атмосфера накалилась: кому понравятся постоянные возвращения домой под утро? Поспав три-четыре часа и отбиваясь по телефону от журналистов и тех, кто постоянно просит у артистки материальной помощи, я торопилась к своей Любоньке. Не из-за того что она платила мне деньги, а потому что считала: я должна быть рядом, поддерживать.
Конечно, удручало то, что в последнее время Успенская была настроена явно недоброжелательно. Стоило высказать свою точку зрения — прилюдно и резко затыкала мне рот, могла при всех обидеть. У меня совершенно не было возможности реализовать себя рядом с ней творчески, поскольку свое мнение Успенская всегда считала и считает единственно правильным. И в свите Любе нужны только те, кто подпевает и поддакивает, даже если утверждения хозяйки абсурдны. В последнее время я ощущала в ее присутствии огромную моральную усталость от постоянного чувства приниженности и пустого времяпрепровождения.
В вечер ссоры она вызвала меня, чтобы помогла в собеседовании с кандидатками в домработницы — для обслуживания огромного загородного дома, куда семья собиралась переезжать, требовалась дополнительная рабсила.
