Два месяца выступали в Париже, и все время аншлаги. Концерт заканчивался, перед сценой выстраивались эмигранты, переехавшие во Францию после революции, в том числе и мои соотечественники. Я была первой грузинской певицей, которую они увидели живьем за годы советской власти. Одни держали в руках букеты, другие — коробки с подарками. Как только занавес опускался, убегала со сцены — нас пугали: «Ни с кем не разговаривать! Ни с кем не встречаться!» Иногда зрители пытались подловить в гостинице. Я сторонилась незнакомцев, но все равно артистка цирка, с которой жили в одном номере, делили кров и пищу, донесла начальству: «К Брегвадзе приходят иностранцы». Ну бывают же такие предатели! На гастролях люди быстро сближаются и сразу становится видно, что ты собой представляешь. Я так сильно обиделась, что попросила меня переселить.
Моей новой соседкой оказалась Людмила Зыкина.
Она чудесная, как было не полюбить ее. Когда пела, ах какое огромное удовольствие я получала! Людмила была очень гостеприимной, денег у нас кот наплакал, но она все равно покупала французское вино, сыры, длинные багеты с хрустящей корочкой и приглашала в наш номер российских артистов, всех — и цирковых, и балетных.
После Франции я еще некоторое время пела в «Рэро», а потом стала солисткой вокально-инструментального ансамбля «Орэра» (непереводимый припев народных песен) при Грузинской государственной филармонии. Это был необыкновенный коллектив. Десять грузинских мальчиков — молодые, стройные, заводные. Всегда в строгих пиджаках, черных или красных, узких брючках, лакированных туфлях.
Двигались по сцене как боги, легко, пританцовывая. Молодость свое дело знает!
От них весь Советский Союз с ума сходил, что творилось — не передать! Поклонницы забрасывали цветами, писали любовные письма. Когда пели «Лалеби», «У девушек наших», «Тополя», многие плакали, так захлестывали эмоции. У меня тоже был успех среди зрителей, какой-то тайный ухажер регулярно присылал домой букеты роз, двумя руками не могла их обхватить, однажды посчитала — под три сотни.
Пятнадцать лет пела с «Орэра», иногда в сольных номерах аккомпанировала себе на рояле, и каждый раз, выходя на сцену, думала: «Слава богу, что могу петь!» Это было для меня самым главным в жизни, но и еще была приманка — возможность путешествовать.
Мы с ансамблем весь мир объездили, а ведь в то время только избранные могли себе такое позволить.
Конечно, не все было радужно. Существовала и другая сторона работы, для меня отвратительная — гастрольный быт. Грязные вагоны, влажное белье. До сих пор ненавижу поезда. С содроганием вспоминаю длинные переезды на разбитых автобусах, обшарпанные гостиницы. И получали гроши — одиннадцать или четырнадцать рублей, при том, что «Орэра» был самым востребованным коллективом в стране. Сейчас даже у начинающих певцов другие условия: свой импресарио, водитель, роскошные номера в отелях.
Что скрывать, не весь мой путь был устлан цветами, если кто так говорит о себе — он дурак или ненормальный.
Плохо бывало и в личной жизни, но не настолько, чтобы меня уничтожило.
Когда мы ездили куда-то с Мерабом, он был добрым, мягким, ласковым. На руках носил, не знал, что еще хорошего сделать. Спрашивала:
— Почему меня так балуешь?
— Потому что сейчас ты только моя, мы вдвоем, вместе.
Едва возвращались домой и я переключала свое внимание на Эку, родителей или друзей, в нем сразу же пробуждалась злость, начинал ругаться по пустякам, злиться.
Никак не мог привыкнуть к тому, что часто уезжаю, не мог и не хотел оставаться один. А еще и приятели мужа масла в огонь подливали: «Мамаладзе, с кем твоя жена и где?»
Что он мог ответить?
Что я в каком-то городе, сегодня в одном, завтра в другом? С ансамблем «Орэра», где рядом со мной десять мальчиков, красивых, темпераментных?
Такое любому мужчине трудно вынести, а грузинскому тем более. Но я чиста перед ним была, и музыканты из «Орэра» относились ко мне с уважением, звали даже мужским именем — Шалико. Все они знали, что я замужем, и были знакомы с Мераби, он часто ко мне на гастроли приезжал. Радовалась его внезапным визитам, думала: «Соскучился», а он, оказывается, пытался подловить на обмане.
Хорошо, что не злопамятная. Дома намучаюсь, а уеду — и ничего плохого не могу вспомнить.
