Для начала Филипп потребовал, чтобы ему купили такую же, как у сестры, бутылку с соской, и несколько дней пил воду и компот только из нее. Как-то я решила проветрить дочкину комнату, отнесла малышку в гостиную на диван. Через полчаса захожу, чтобы закрыть форточку, и вижу лежащего в Анечкиной кроватке Филиппа. Парень решил проверить, как сестре в ней спится — не лучше ли, чем ему на большом диване? В другой раз, носясь по квартире, Филипп поскользнулся и упал прямо под ноги няне, которая держала малышку на руках. Вскочил и, глядя на сестру глазами, полными злых слез, закричал:
— Чертова баба! Целыми днями только жрет и орет!
Жрет и орет! А мне вагон уроков задали, да вот еще упал — ушибся! Может, даже коленку сломал!
Совершенно потрясенный Юра взирал на сына молча, я, не выдержав, расхохоталась, а баба Тамара заохала:
— Филипчик, где же ты такие слова слышал?! Культурный мальчик, из интеллигентной семьи — и на тебе! На сестренку — «чертова баба»! Стыд-то какой!
Аппетит у Анечки действительно был отличный, она быстро набирала вес, ничем не болела, но я все равно над ней тряслась. Когда подруги пытались привести меня в чувство:
— Катерина, прекрати сходить с ума! Аня доношенный, здоровый ребенок! — объясняла: — Я по-другому не умею.
У меня нет опыта растить ребенка — только выхаживать. Вот я и выхаживаю!
Стресс, пережитый во времена младенчества Филиппа, навсегда обрек меня на болезненное отношение к детям и внукам. И на мистическую связь между нами. Иногда это проявляется в, казалось бы, совершенно беспричинном беспокойстве (потом узнаю, что именно в этот момент у кого-то случилась неприятность на работе, заболело горло, прихватило желудок), а случается, откуда-то сваливается целая картина. Как-то я подскочила среди ночи от того, что ясно увидела: Филипп идет домой от метро «Речной вокзал» не по освещенной Ленинградке, а через темный парк — срезав несколько сотен метров. И вдруг сзади на него нападают какие-то люди, валят на снег, бьют. Едва дождалась утра, чтобы позвонить: — Филипп, у меня к тебе просьба: вечерами ходи только по Ленинградке!
На том конце провода — небольшая заминка, потом вопрос:
— А в чем дело?
— Ничего.
Просто мне не нравится, что ты ходишь через темный парк.
— Откуда ты узнала-то?
Внутри все холодеет:
— Что?!
— Не пугайся, пожалуйста: со мной все в порядке. Просто действительно был неприятный инцидент.
Чувствую: недоговаривает, щадит. Однако вытягивать признание бесполезно.
Порой болезненные формы моего страха приводят родных в исступление. Однажды Аня застукала меня в момент, когда посуду для ее двухлетнего сына Никитки я обдавала крутым кипятком. Всплеснула руками:
— Мама, он уже большой! Когда ты перестанешь заниматься ерундой?
— Никогда. Я и тебе фрукты до сих пор горячей водой обливаю. Сначала под краном помою, а потом — из чайника.
Аня в ужасе схватилась за голову:
— Ну, ты даешь!!!
Испытывал ли Юра тот же страх, что и я, сначала за Филиппа, потом — за Аню? Думаю, нет. Не потому что черствее. Отнюдь. Просто он не был погружен в беду до самого дна, и его жизненное пространство не ограничивалось боксом, где каждая минута для сына могла стать последней.
А может, его переживания были по силе сродни моим, только муж старался держать их в себе? Еще одна черта Тараторкина, навевающая ассоциации с английскими лордами, — его чрезвычайная сдержанность. В связи с этим Юра часто слышит от меня: «Если бы возникла необходимость создания подпольной организации, ты был бы первым, кого я, не задумываясь, рекомендовала бы! Лучшего конспиратора не найти!»
С годами я стала мудрее и — пусть немного — но выдержаннее, а тогда, в середине семидесятых, постоянно осыпала мужа упреками:
— Опять ты уезжаешь на съемки, а я остаюсь с Филиппом одна! Спасибо Андрюше Мартынову, который по нескольку часов катает коляску по Патриаршим!
