Фотографии показывал — целую стопку с собой по гастролям возит, представляешь?»
Когда я заикнулась Юре про эту историю, он пожал плечами: «Не помню».
Так это или нет — судить не берусь. Всю жизнь Тараторкин придерживается железного правила: ничем не травмировать близких. Это касается и особо ярых фанаток, и состояния его собственного здоровья, и нет-нет да и возникающих в театре конфликтных ситуаций. Зато я вываливаю на мужа все. Помню, как рыдала у него на груди, столкнувшись с предательством в любимом «Современнике».
В 1975 году в театре шли репетиции двух спектаклей: один — «Не стреляйте в белых лебедей», второй по понятным причинам называть не буду.
В обоих у меня были главные роли. Репертуарный отдел старался сделать так, чтобы я успевала и туда и сюда, однако без накладок не обходилось. И вот однажды заезжаю в театр по какой-то своей надобности (кажется, что-то забыла), подхожу к репетиционному залу и из-за закрытых дверей слышу текст своей роли! И это при том, что второго состава у постановки, которая останется здесь безымянной, нет! Открываю дверь и понимаю, что за ней полным ходом идет репетиция. Весь состав в сборе, только вместо меня — другая актриса. Это было так подло, так гнусно... За моей спиной, исподтишка. Я твердо решила уйти из театра. Весь вечер и всю ночь прорыдала на груди у мужа, а утром отправилась писать заявление. Режиссер, которая ставила спектакль, перехватила на лестнице — видимо, ждала. Умоляла не рубить с плеча, говорила, что прекратит работу над проектом, если я уйду.
— Катя, у тебя же не было полноценных репетиций из-за занятости в «Лебедях», поэтому и решили...
— Причина не важна.
Главное — вы не сочли нужным меня предупредить. Более того, попросили молчать актеров, которых я считала своими самыми близкими друзьями. И они молчали! Как мне с этими людьми теперь работать, как встречаться, как смотреть в глаза? И с вашей, и с их стороны это было запланированное предательство!
— Зачем ты так?!
— А как? Нелепо объяснять вам, что значит для актрисы каждая роль. Ты с ней нянчишься, как с ребенком! Если бы в спектакле изначально был второй состав — другое дело.
Но в данном случае роль моя, только моя!
— Ты права.
— Да. И поэтому ухожу.
В моих словах не было шантажа. Я действительно находилась на грани и не хотела ни дня оставаться в театре. Было так невыносимо больно и противно, что хотелось выть. И вдруг — будто озарение: «Катя, твоя жизнь дважды висела на волоске, и оба раза Господь тебя спасал! Для чего? Для того, чтобы ты сейчас разорвала себе сердце или сошла с ума? Не гневи Всевышнего! Опомнись!» И в тот же момент железная рука, не дававшая дышать, ослабила хватку...
В первый раз я едва не погибла в шестилетнем возрасте. Будучи чудовищной хулиганкой, уговорила дворовых друзей пройтись по карнизу между первым и вторым этажами.
Только что прошел дождь, узенький выступ был мокрым. Мальчишки расстояние от одного угла дома до другого миновали благополучно, а я, поскользнувшись, рухнула вниз. Сильно ударилась головой и на короткое время потеряла сознание. Придя в себя, поднялась и поплелась домой. Поцарапалась в дверь. Открыла мама: «Думала, какой-то котенок скребется», — и пошла на кухню. А я, уже теряя сознание, добралась до комнаты, которую мы делили со старшей сестрой. Увидев выражение моего лица, Ольга спросила:
— Ты чего?
— У меня в глазах все двоится.
— Опять куда-нибудь забралась и свалилась?
— Нет, на крыльце со ступеньки упала, — соврала я и отключилась.
Очнулась в больнице спустя шесть дней, которые провела в коме. Врачи сказали родителям, что при таком сильнейшем ушибе мозга шансов практически нет. Я выжила, хотя, по утверждению мамы, «мозги на место так и не встали».
Видимо, она была права, потому что спустя пять лет вместе с другом детства Мишкой Задорновым (тем самым Михаилом Николаевичем — писателем-сатириком) я оказалась в открытом море на утлой лодчонке. В шторм.
Это случилось в Коктебеле, куда нас с Мишкой каждый год вывозили родители. Его отцу-писателю, как и моему, полагались путевки в местный Дом творчества. Лодку на станции нам бы, конечно, не дали.
«Выручил» старший приятель, арендовавший суденышко и потихоньку пригнавший его в Лягушачью бухту. Мы с Задорновым сели на весла и поплыли. Болтаем, смеемся, песенки распеваем. Когда опомнились, глянули — а берега-то и нет. И тут же налетел ветер, начался шторм. Со всей силой налегли на весла, только куда там — волны отшвыривали лодку все дальше и дальше, вода захлестывала через край.
Еще немного — и суденышко опрокинется. Сидим, вцепившись в борта, ревем оба, с жизнью прощаемся. И вдруг появляется моторка спасателей. Тот парень, что обманом взял лодку для «малолеток», побежал на станцию и рассказал о беде.
Подплываем к берегу, а там наши отцы стоят. Мишка сразу весь скукожился: «Ой, сейчас мне достанется!» Не ошибся.
