Когда только начинали репетировать «Укрощение...», он, обращаясь к маме, шутил: «Тигров укрощала? Теперь я тебя укрощу! — и пенял ей на то, что слишком истово репетирует: — Не стоит выкладываться на репетиции, ведь вечером у тебя спектакль. Надо быть хитрее и беречь силы, как это делает Зельдин».
Внешность Андрей Алексеевич имел героическую — косая сажень в плечах. Но человеком при этом был смешливым и остроумным, любил хохмить. Попов умел играть ладонями: так складывал руки, что умудрялся извлекать из них практически все известные звуки и даже мелодии наигрывать. Называл этот уникальный музыкальный инструмент «пердофоном». И действительно, резко выходящий при разжатии ладоней воздух чем-то напоминал пуканье. Он обожал «раскалывать» партнеров на сцене. В спектакле «Смерть Иоанна Грозного», где играл главную роль, «пердофонил» прямо с одра.
К счастью, окружавшие его бояре стояли спиной к залу и публика не могла видеть, как они, бедные, пытались сохранить лицо и не рассмеяться в голос.
В тринадцать лет я серьезно заболел. Врачи долго не могли поставить диагноз. Мама всегда умела держать спину, не показывать окружающим, что творится в душе. Но человек она эмоциональный и в тот период, бывало, не могла с собой справиться. И вот приходит как-то Попов в театр, спрашивает:
— Как Люся?
— Плачет, Андрей Алексеевич.
Он знал, что мама на сцене никаких розыгрышей не признает, считает, что к актерскому труду следует относиться серьезно.
Но тут решил ее подбодрить. Прямо на сцене, когда герои объяснялись, разжал кулак, а оттуда неожиданно... вылетела муха. Мама вспоминала, что в этот момент и из нее вылетели все печали и дурные мысли...
До поры до времени особых забот я родителям не доставлял. Когда пришла пора идти в школу, мы жили уже на Новом Арбате, тогда проспекте Калинина. Школа была неподалеку, в Собиновском переулке, одной стеной примыкала к консерватории. Дневник всегда проверяла мама. И когда незнакомый старшеклассник ни за что ни про что выбил мне зуб, разбираться тоже ходила мама. Недавно, разбирая родительский архив, обнаружил свой дневник за пятый класс. Все поля в нем исписаны замечаниями, хотя и не типичными. Такими например, как: «Ваш сын ушел в себя» или «Читал литературу на уроке математики».
Став подростком, конечно, начал покуривать, на девочек заглядываться.
Однако выпало так, что весь «трудный» возраст я провалялся в больницах. А там не место для юношеских бунтов.
...После седьмого класса меня вместе с Марочкой, папиной сестрой, отправили в большое путешествие по Военно-Грузинской дороге. Маршрут был сложным: передвигались и на поезде, и на автобусах. Я даже совершил небольшое восхождение на Эльбрус. В конце пути мы оказались на побережье Черного моря, на турбазе Минобороны. На обратном пути и случилась беда: я начал стремительно терять зрение. В сентябре пошел было в восьмой класс, но быстро понял, что учиться наравне со всеми — ни читать, ни писать — уже не могу. Пришлось перейти на домашнее обучение.
Мы метались по Москве, а потом и по всей стране: от одного медицинского светила к другому. Не хочу сообщать поставленный наконец-то диагноз — он слишком мудреный. Мама оставалась рядом, насколько позволял актерский график. Разумеется, она не собиралась бросать профессию: ни тогда, ни сейчас я не чувствовал себя вправе предъявлять никаких претензий. Мама делала для меня все, что могла, не изменяя при этом своему актерскому призванию.
Никогда не разговаривал с родителями о том не простом для всех нас периоде. Возможно, время было упущено, а скорее всего, случилось то, что на роду написано. Через год сделали сложнейшую операцию в Институте нейрохирургии. Зрение перестало падать, но восстановить его не удалось. Так с тех пор и живу.
