Детей — в Москве родился мамин младший брат Леня — воспитывали в строгости.
Мама вспоминала, как однажды, еще девочкой, прибежала к бабушке зареванная:
— У Тани — новое платье. А ты мне только старые штопаешь...
Тут бабушка Варвара влепила ей единственную за всю жизнь пощечину. Сказала:
— Ты не радовалась, что ей купили новое платье. Ты плачешь. Значит — ты дрянь.
Что мог предложить невесте жених? Только ранение, полученное в Финскую кампанию, да орден Отечественной войны первой степени. О фронте он вспоминать не любил. Мальчиком я как- то пристал с расспросами.
«Нам было очень тяжело, — помолчав, ответил отец. — Не оставалось ни сил, ни возможности даже хоронить своих товарищей. Так и шли вперед по их трупам, снежком присыпанным». Я настолько явственно увидел эту жуткую картину, что никогда больше военную тему не поднимал.
Получив диплом, папа поступил на должность ассистента режиссера в Театр Советской Армии, где уже работала мама. Вначале она пробовалась в Театр Сатиры, причем подыгрывал ей Владимир Бортко — отец популярного сегодня режиссера. Но директриса театра постановила, что у Касаткиной «нет юмора». Потом показывалась в Театр драмы и комедии на Таганке. Режиссер Александр Плотников — он возглавлял этот театр до Юрия Любимова — все время поглядывал на ее ноги.
— Мы собираемся ставить «Как закалялась сталь», — объяснил он. — Хотим избежать штампов. Когда откроется занавес, на авансцене должна висеть казненная блондинка. Волосы закрывают лицо, ноги раскачиваются от ветра... А ноги у вас красивые.
— Как п-п-овешенная? — в ужасе спросила мама.
— Не волнуйтесь, петля не будет затянута, — ответил Плотников. — Подумайте о плюсах: вы сможете рано уходить домой. Милочка, куда же вы? Потом у вас будут и другие роли, может, даже Шекспир!
В Театр Советской Армии маму взяли только потому, что в сцене бала легендарного спектакля «Давным-давно» не хватало миленьких барышень. Кто мог тогда предположить, что Касаткина станет примой, проработает на сцене шестьдесят пять лет, сыграет более сорока ролей?
Родители наконец расписались.
На свадьбу друзья подарили стенгазету, на которой огромными буквами было написано: «Поздравляем Колосаткиных!» Спустя годы это шуточное прозвище перешло к студентам мастерской, которую родители много лет вели в ГИТИСе.
Поселились молодожены с папиными родителями. Я их уже не застал. В юности оба были актерами, затем дедушка трудился в издательстве, а бабушка — она знала три языка — много лет проработала переводчицей в ВОКСе. В семье бережно хранится документ об ее окончании оренбургской гимназии: «Любовь Исидоровна Франк, вероисповедания иудейского, сословия мещанского, с успехом и прилежанием...»
Мама всегда вспоминала свекровь с теплотой. Как-то вернулась домой и еще в прихожей случайно услышала ее разговор по телефону. «Ну что вы, — разубеждала бабушка неведомого собеседника, — Людочка — потрясающая хозяйка! Сереже несказанно повезло, она изумительно готовит». А мама тогда вообще ничего на кухне не умела! Расплакалась: «Это неправда! Вы рассказали, какой хотели бы меня видеть!» Со временем мама, конечно, всему научилась.
Она любила повторять: как только я родился, поняла, что теперь Касаткина — прежде всего мать, а не актриса. И студентам своим внушала, что вначале надо состояться в профессии, а уже потом заниматься личной жизнью. Я родился, когда мама как актриса уже состоялась. А картины «Укротительница тигров» и «Медовый месяц» принесли ей всенародную популярность.
О Касаткиной заговорили. Так, молва приписывала ей роман с партнером Павлом Кадочниковым. Мама любила вспоминать об их взаимной симпатии. Именно Кадочников первым пообещал, что после «Укротительницы...» Касаткина проснется знаменитой. Съемки проходили в Ленинграде, где жил Павел Петрович. Он подкармливал Людочку принесенным из дома в термосе бульоном, подвозил ее на Московский вокзал на своем стареньком «ЗИМе».
Они сохранили прекрасные отношения. Году в 1974-м, когда мама вновь снималась на «Ленфильме», привозила мне от Кадочниковых пластинки «Битлз». Выяснилось, что сын Павла Петровича Петя — заядлый меломан, обладатель серьезной фонотеки. Просто подержать в руках эти пластинки уже было счастьем.
А ведь я имел возможность их переписать! Петр проявил благородство, выпуская из рук такую величайшую ценность. А ну как мама случайно уронила бы пластинку, не дай бог, разбила?
Но до всего этого еще без малого двадцать лет. А пока я совсем маленький и страшно смущаюсь, когда мы выходим куда-то вместе с мамой. На улице ее постоянно останавливают: просят автографы. Мне это совсем не нравится, ведь мама — моя и ничья больше! Так и хочется побыстрее убежать.
...Мне лет пять. Зима, сумерки. Мы живем в Марьиной Роще, на первом этаже дома — продуктовый магазин. Вокруг все заставлено пустыми ящиками. Я выламываю у одного доску, залезаю повыше на сугроб и со всей мочи кидаю ее в сторону. Незнакомая тетенька, уходящая в глубину переулка, получает этой доской прямо по голове.
