Потом об этом всем рассказывала... А мама уже через час напрочь забыла, что у нее кто-то был. Но еще два дня находилась в сильнейшем нервном перевозбуждении.
Двадцать седьмого декабря папе исполнялось девяносто лет. Мечтали отпраздновать юбилей дома. Это было непросто, ведь отец уже не мог обходиться без капельниц и катетеров, но врачи разрешили. Мы даже успели пригласить на праздник нескольких его друзей. Однако за неделю до дня рождения у папы резко упало давление и все планы рухнули.
К слову, пару раз пытались забрать домой и маму. Хотя бы на несколько дней. Но всякий раз накануне назначенного дня у нее случался приступ или скакало давление. Как по какой-то злой воле...
Папа лежал в специальном боксе, куда допускали не больше четырех человек. Конечно, хотели, чтобы первой папу поздравила мама. Она еще вставала. Но уже не понимала, что происходит, оттого заупрямилась: «Никуда не пойду!» С цветами от Карена Шахназарова приехал директор папиного объединения «Телефильм» Виталий Васильченко. Еще был старинный родительский друг Владимир Трусов, когда-то занимавший высокий пост в Гостелерадио.
Папа держался только на лекарствах. Никого, кроме меня, он уже не узнавал. Но членораздельно спросил об Анютке. Сказал: «Она так быстро развивается, меня это беспокоит». Сразу из ЦКБ мы со Светой и Владимиром Александровичем поехали на очередные «разборки» в Театр Армии. До этого мы просили начальника театра генерал-майора Виктора Ивановича Якимова приструнить некоторых своих артисток.
Были сделаны слабые попытки, и на этом все закончилось. Когда приехали со Светой, прозвучала длинная тирада о том, как мы не уважаем театр, как смеем не пускать театральных деятелей в больницу. А также услышали, что появились уже совсем гадкие слухи: будто мы присваиваем мамину зарплату. Знали бы распространявшие их люди, сколько стоят родительские лекарства! А их двое! Дорогие лекарства и средства ухода в ЦКБ все равно покупались родными.
За месяц до этого на мамину карточку почему-то перестали переводить деньги, и мы лично приезжали получать их в кассе театра, выслушивая очередные претензии и отчитываясь в своих действиях. Мы чувствовали себя оскорбленными! Мама отдала Театру Российской Армии всю жизнь, работала на износ и не выходила на сцену всего лишь пять последних месяцев!
А некоторые актеры уже стали возмущаться, за что ей зарплату платят.
Выслушав тираду генерала, Света вспыхнула и задала ему вопрос: «Вы помните, какой сегодня день? Мы приехали сюда с девяностолетия Сергея Николаевича, из больницы. А вы ни полслова не произнесли по этому поводу! Не поздравили человека, который для вашего театра совсем не посторонний. Колосов не просто муж знаменитой актрисы, а режиссер, поставивший здесь не один спектакль!»
Директор потупился. Мы договорились, что через два дня представители театра приедут в больницу поздравить маму с Новым годом. Но никто не спросил, можно ли зайти к Колосову...
Визиту из театра мама противилась: «На кой они мне сдались?
Надоели». Она любила повторять, что театр — террариум единомышленников, и ни с кем из труппы тесно не дружила. Разве что с Валентиной Аслановой в восьмидесятые. Но потом они поссорились, о чем мама не жалела. И даже после возобновления отношений близко ее к себе не подпускала.
Однако когда делегация все же пришла, Касаткина встретила ее улыбающаяся, подкрашенная, в аккуратном парике. Как будто для нее это был очередной выход на сцену.
На следующий день мама недоумевала, откуда в палате появились цветы.
Папа умер одиннадцатого февраля. Постепенно болезнь отнимала у него прошлое, кадр за кадром исчезали воспоминания. В самом конце в титрах его жизни осталось лишь имя главной героини — Люка.
Это слово стало последним, что он произнес.
Двадцать второго февраля я записывал радиопрограмму о джазе, которую веду вот уже двадцать пять лет. Когда вышел из студии, позвонила Света: мамы больше нет. Мы, конечно, знали, что это неотвратимо. Но следующие несколько дней я провел как в забытьи. И еще долго не мог видеть маму на экране, сразу переключал телевизор. Так было больно.
Люся в это время ждала ребенка и в мае 2012 года родила дочь Софью, мою внучку и правнучку моих родителей. Ходить в больницу она не могла, хотя раньше всегда помогала Люле и Дидею. А Анюту мы не брали. Чтобы не видела бабушку и дедушку в беспомощном состоянии, запомнила их такими, какими любила, — разумными и бодрыми. Недавно дочка призналась: «Они для меня живые».
