Поэтому брала ее везде с собой.
Мать я боялась, она вообще-то была очень строгой. Домой я приходила к девяти вечера, за опоздание можно было получить по роже. Пачку сигарет прятала в подъезде за батареей. Однажды сигареты припрятала, а о спичках забыла. Стала вешать плащ, они предательски зашуршали.
— У тебя там что — спички? — услышала мать.
— Нет.
Она тут же вывернула карман и обнаружила коробку.
— Ну-ка, дыхни. С кем курила?!
— Я не хотела, к нам с Наташкой ребята в парке прицепились, сказали: не закурите — морду набьем, — захныкала, призвав на помощь свое актерское дарование.
— Значит, тебя заставили курить?
— Да-а-а.
— А если б они тебя еще кое-что делать заставили?
Как, согласилась бы?
— Нет, то, другое, меня делать хрен заставишь!
На следующий день мы снова курили в подъезде. Меня тут же «сдала» та самая соседка, мать Андрея Черненко.
Досталось по полной программе. Успокоившись, мама сказала:
— Рано, конечно. Но чем позориться как дешевка и смолить сигареты в подъезде, кури дома.
— Правда, что ли? — не поверила я.
— Да, не хочу, чтобы про тебя гадости говорили.
И с разрешения мамы я стала курить дома. В первый же вечер угостилась у нее сигареткой, а мама говорит: «Давай хоть посмотрю, как ты куришь». И я начала затяги ваться как пацанка. «Ты еще и куришь как урод, — огорчилась она. — Надо это делать красиво. Вот гляди».
Мне до сих пор говорят: «Как ты красиво держишь сигарету, на тебя приятно смотреть». Улыбаюсь в ответ: мамина школа. Нормальная школа, да?
Несмотря на всю эту дворовую жизнь, мечту стать актрисой я никогда не оставляла, играла во Дворце пионеров в драмкружке, пела в хоре, занималась хореографией.
В школе тоже был драмкружок, вел его Михаил Прохорович Наливайко, учитель русского и литературы. Он давал мне главные роли в своих постановках. Наливайко был уверен: Трояновой надо поступать на актерский. Дала ему слово, что после школы поступлю.
«Немка» Ольга Борисовна стала нашей новой классной руководительницей и нашла ко мне подход. В отличие от завуча. Посмотрев очередной спектакль с моим участием, она скрепя сердце признавала: «Ты одаренная, мы не станем портить тебе жизнь, дадим рекомендательное письмо в театральное училище. Но, по моему глубокому убеждению, тебя ожидает панель».
Так вышло, что в театральное училище после школы я не пошла, а вышла замуж за парня с нашего двора — Костю.
Мы вместе гуляли, строили штабы, он был старше на три года, учился со мной в одной школе. Напротив школы располагалось ПТУ, мы еще шутили, что ребятам нечего думать о будущем, надо только перейти дорогу. В это ПТУ Костя и поступил.
Мы знали друг друга с детства, и вдруг в один прекрасный день он, оглядев меня, произнес:
— Слушай, Троянова, а ты в девушку превратилась.
— Да ладно тебе, пошел на фиг.
В пятнадцать лет я заметила, что на меня как-то по-другому стали реагировать парни. Компании приходили под окна, садились, врубали магнитофон и под «Багама мама» часами ждали, когда выйду. Мама иной раз разглядывала их с балкона в театральный бинокль — у нее всегда было плохое зрение.
Потом бросала: «Не понимаю, что они в тебе находят?»
Женщиной я стала с Костей, от матери скрывала это целый год. Ей уже все вокруг об этом говорили. Однажды мать приперла меня к стенке, пришлось признаться. Она тогда сказала: «Не хочу, чтобы моя дочь стала когда-нибудь матерью-одиночкой, знаю, что это такое. Если твой Костя мужик, он на тебе женится».
А я очень хотела зажить настоящей взрослой жизнью, свалить от мамы и перестать уже наконец воспитывать сест ру. Костя не возражал, но его родители были категорически против. «Зачем тебе эта шалава? — сопротивлялась будущая свекровь. — Ты с ума сошел?!»
Но Костя настоял. Так как я была несовершеннолетней, пришлось брать разрешение в исполкоме.
Свадьбу назначили на двадцать пятое мая.