Уж не для мщения ли?.. Не для сведения счетов?.. Нет, отвечаю. Нет и нет. Для чего же тогда еще? Для зазрения совести, только лишь. Для того чтоб неповадно было так поступать, как со мной поступили».
Категорически отрицая наличие мстительности в своем характере (я, мол, выше этого, моя моральная чистота недосягаема, а цель одна — восстановление справедливости!), Розовский — и в книге, и в интервью — настаивает, что мстительным был как раз Товстоногов: «Пикни только — выгонит тебя Гога к чертям собачьим на улицу. И непременно еще так устроит, что тебя ни в какой другой ленинградский театр не примут.
Что? Не так разве? Разве уже не было подобных случаев?» Особым иезуитством окрашено и определение, которое Розовский дает в «Деле...» Товстоногову: «Сталин советского театра». Дает, прекрасно зная, что отца Георгия Александровича расстреляли в 1937 году, а за самим Гогой уже в брежневские времена устанавливали слежку, домашний и рабочий телефоны прослушивались, по словам Нателы, их квартира была нашпигована «жучками», в обкоме постоянно устраивали «разборы полетов», во время которых звучали угрозы: «Товстоногова уволить, а театр закрыть». Для Розовского не было тайной, какой костью торчал Товстоногов в горле у первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Романова. Розовскому, как и всему БДТ, наверное, не раз приходилось слышать пересказ диалога Георгия Александровича и «хозяина» Ленинграда:
— Григорий Васильевич, почему вы не бываете в нашем театре?
— Скажите спасибо, что не бываю, а то бы давно его закрыл.
Недавно, находясь у себя на даче, случайно по «тарелке» нашел канал «Совершенно секретно».
«Вещал» неуспокаивающийся Розовский, договорившись до того, что у таких режиссеров, как он, спектакли всегда отбирали, даже Станиславский и Мейерхольд.
Сейчас вдруг подумалось: а может, и приглашение Егора в канун выхода книги было со стороны Розовского не столько мерой предосторожности, сколько изощренным иезуитством? Может, Марку Григорьевичу доставляло особое наслаждение наблюдать за реакцией Товстоногова-младшего на «откровения» о его знаменитом деде?
И особую радость — знание, что Товстоногов-младший теперь находится от него в такой же зависимости, в какой некогда он, Розовский, сам находился у Товстоногова-старшего?
Я знаю Егора, а потому уверен: решение остаться у Розовского далось ему нелегко. На одной чаше весов лежало обещанное худруком сотрудничество на долгие годы, на другой — сохранение добрых отношений с Нателой Александровной. Егор выбрал первое, но это не могло не мучить его. Забегая вперед, скажу: Розовский дал поставить молодому режиссеру еще только один спектакль — «Конец игры» по пьесе Беккета с самим Марком Григорьевичем в главной роли. Лично я постановок Егора на сцене Театра «У Никитских ворот» не видел, но знаю, что шли они с успехом, а потом — к недоумению московских театралов — были вдруг сняты худруком из репертуара.
Союз с актрисой Екатериной Федоровой, фавориткой Розовского, тоже не принес Егору счастья.
После рождения дочери они официально зарегистрировали отношения, и супруга взяла фамилию Товстоногова. Помню свое потрясение, когда на афише гастролирующего в Питере Театра «У Никитских ворот» прочел: «Актриса Екатерина Товстоногова». Для меня единственной женщиной, по праву носящей эту фамилию, была и остается Натела.
Благословленный «мэтром» (Розовский по-особенному относился к Екатерине и очень уж настойчиво устраивал ее судьбу) брак длился недолго. Сначала актриса перестала являться на репетиции и спектакли, а потом и вовсе уехала в родной Саратов, оставив ребенка на попечение мужа и свекрови.
