— изумится журналистка. — Ведь это ваш родственник!
— Нет у меня такого родственника-диссидента!
Считал ли дядя Сеня и Вовку диссидентом-антисоветчиком, как писали во многих изданиях после смерти Высоцкого, — вопрос. Ничего подобного из его уст я не слышала. Не верю и обвинениям в том, что Семен Владимирович ПОСТОЯННО стучал на сына в КГБ. Мне известно лишь об одном (и, думаю, единственном) случае, произошедшем вскоре после того как Володя и Марина оформили отношения.
Дядя Сеня ворвался в нашу квартиру и возбужденно заговорил, обращаясь к папе: — Лешка, я только что был на Лубянке, заявил, что мой сын женился на иностранке.
Отец потрясенно посмотрел на брата:
— А они...
что?
— Сказали: «Товарищ, спите спокойно: она — член французской компартии».
Замечу: в ФКП Влади вступила только для того, чтобы иметь возможность постоянно получать визы для въезда в СССР и чтобы Вовку беспрепятственно выпускали за границу.
Это огромное счастье, что он встретил женщину, которая стала его ангелом-хранителем. Желающих назвать себя «первой», «последней», «самой большой любовью» Высоцкого сегодня в избытке, но правда в том, что главной и, по сути, единственной Женщиной в жизни брата была именно Марина.
О том, что Высоцкий и Влади «расписались», страна узнала едва ли не в тот же день.
В Советском Союзе «сарафанное радио» по скорости передачи информации не уступало современному Интернету. Этот диалог между Мариной и бортпроводницей состоялся спустя неделю после знаменательного события. Изложу его так, как слышала от самой Влади: «Девочка-стюардесса мне говорит:
— Вы такая красавица, кинозвезда, вас знает весь мир! А он такой невысокий, неказистый. Как вы могли в него влюбиться?
Я ей:
— Высоцкий же талант! Гений! Так при чем здесь рост и вообще оболочка?» Разговор в салоне лайнера Марина пересказывала смеясь, но я уловила в ее голосе горечь: почему люди не понимают своего счастья, великой удачи — жить в одной стране и в одном времени с Высоцким?
Наверное, есть гении, которым не нужно признание их таланта современниками.
Такие уверены, что творят для Вечности, все остальное считая суетой. Володя был другим. Проявление любви и признания для него было очень важно — и со стороны «простых смертных», и со стороны «других великих». Помню, однажды он забежал к нам на минуту — только чтобы рассказать о произошедшем в Доме актера случае:
— Дядь Леш, представляешь: я вхожу, а Окуджава, увидев меня, встал!
— Да? — изумился папа.
— Так и было! — восторженно сверкая глазами, подтвердил Вовка.
— Ну мерзавец, ну хвастун! — рассмеялся отец, едва за племянником закрылась дверь. — Окуджава, видишь ли, при его появлении встал! — Повисла пауза, во время которой папа о чем-то напряженно думал. Потом вдруг хлопнул себя ладонями по коленям и воскликнул: — А ведь Вовка наверняка не соврал! Его-то песни о войне посильнее, чем у Окуджавы, будут! А у Булата душа такая, что перед тем, кто его обставил, он и встать может...
Летом 1972 года мои родители возвращались из Ленинграда — со встречи ветеранов. Тем же поездом ехал в Москву после гастролей Театр на Таганке. Встретив дядю Лешу и тетю Шурочку на перроне, Володя очень обрадовался и вскоре после отправления перебрался к моим родителям в купе.
