Дед впал в кому, и его не стало. Мне было всего десять лет, этот страшный факт не вмещался в сознание, тем более что мама не взяла нас с братом на похороны, решив, что правильнее, если мы будем помнить его живым.
Это была такая потеря для семьи, которую невозможно передать никакими словами. После смерти деда у нас в доме стали происходить мистические вещи: вдруг одна за другой перегорали лампочки, ломались электроприборы, отваливались дверцы шкафов, кусками отклеивались обои. Потихоньку начало разрушаться все. Мы лишились внутренней опоры. Брат совсем замкнулся в себе, периодами он лежал как беспозвоночный, ничего не хотел. Во мне что-то тоже здорово надломилось, но внешне я быстро собралась, поняв, что семья нуждается в поддержке, а не в моих слезах, засунула их поглубже и повзрослела раньше времени.
Детство кончилось.
Мама и бабушка обе работали. Пытались взять нам няню, но та заставляла есть отвратительный суп с клецками и ходить в тапочках, мы с братом объявили ей войну и довольно быстро выжили из дома. Не привыкли к тому, чтобы нас принуждали, так уж в семье было заведено: все больше пряником воспитывать, кнутом ничего хорошего не добьешься — няня этого не поняла. Для меня невыносимо надевать тапочки и по сей день. Я себя лучше ощущаю, когда чувствую землю ногами. Все-таки Телец, его стихия — земля. Иногда даже на концертах, особенно ответственных, — пою босая. Нервничаю перед началом, боюсь так, что у меня прямо трусится все, а сбрасываю туфли — сразу становится легче, спокойнее, я тогда полностью раскрываюсь.
Такой вот закидон.
В школу стала ходить сама, вернее ездила одиннадцать остановок, потом шла через парк, переходила железную дорогу. Было жутковато, но эти страхи оставались при мне: назвался груздем — не бойся, лезь. Я как-то очень отчетливо поняла, что защитить меня больше некому, и раньше была не промах, а теперь такие шипы отрастила, тронешь — не обрадуешься. Потом из музыкальной школы типа московской «Гнесинки» я перешла в обычную, а там совсем иная тусовка: семечки, пиво, сигареты — тяжело поначалу было привыкать к новой атмосфере. Меня, вроде как богему, пытались гнобить, но быстро зубки пообломали: в обиду я не давала ни себя, ни других, будь то любая разборка или даже драка. В результате начали бояться, а потом и уважать.
Жизнь как-то продолжалась, но та пустота, которая образовалась во мне после смерти деда, так и осталась незаполненной. В день его рождения и смерти и, как обычно, Девятого мая мама всегда достает дедов пиджак, чистит, натирает до блеска ордена, вешает на спинку стула, где обычно сидел он, — и плачет. Плачу и я, но так, что никто не видит, и даже сейчас, когда рассказываю об этом, ком в горле. Кстати, и плакать-то я научилась, мне кажется, только когда деда не стало. Мир будто обернулся другой стороной. Все пошло не так.
Однажды мы с мамой и братом поехали на дачу и попали в аварию, машина перевернулась и улетела в кювет. У водителя и брата — ни царапины, у меня что-то с ногами, допрыгала до мамы как кузнечик. Она лежит без сознания, в крови вся. Такой ужас охватил: вдруг еще и мама умрет, мне этого не пережить!
Только в «скорой» себя в зеркало увидела — а у меня лица нет! — вот буквально, одни глаза перепуганные видны. Пока автомобиль крутило, всю кожу снесло о ткань переднего сиденья. Жуть, смотреть страшно, одна сплошная ссадина. Ну, думаю, фиг с ним, пластику сделаю, лишь бы с мамой все обошлось. У нее оказались переломаны ноги, руки, пострадала спина, сразу отправили в операционную. С лицом моим тоже что-то сделали, потихоньку все зажило, вроде и не было ничего.
С этого момента жизнь снова сделала крутой вираж. Собирали мамину руку по кусочкам, сшивали нервы, рука сломалась снова, сделали вторую операцию, потом третью. Потом ставили аппарат Илизарова, потом начались проблемы с ногой, в итоге у нее развернулся таз — и мама слегла. Считая себя обузой, она погрузилась в страшную депрессию, думала обо всех тех ужасных вещах, о которых люди думают, когда находятся в таком положении.
Она была слабой и беспомощной, словно ребенок, и мы как бы поменялись ролями: я стала ей матерью — сильной, заботливой, терпеливой. Когда-нибудь такой перевертыш происходит со всеми детьми и родителями, со мной это случилось в шестнадцать. Я непрестанно внушала маме, что все наладится, она поправится, а перед сном в своей комнате плакала, плакала, плакала — от жалости, от усталости, от того, что сама не верила своим словам. Мама спрашивает утром:
— Что ты такая отекшая?
Я как ни в чем не бывало:
— Так полночи ж телевизор смотрела и чайком баловалась, представляешь, столько воды выпила?!
Два долгих и мучительных года ушло на восстановление маминого здоровья, двенадцать операций пришлось пережить.
