Другие педагоги меня жалели — я таяла на глазах. И только Ольга Ивановна считала, что страдания во благо: «Актриса должна пройти через жизненные испытания, какими бы тяжелыми они ни были, только тогда она станет актрисой». Сначала она относилась ко мне довольно скептически. Но на третьем курсе я потрясла ее своим исполнением Неточки Незвановой, и Пыжова признала мой талант. «Видишь, что творят страдания, — сказала она. — Наконец-то ты нашла себя».
Любовная идиллия, кончившаяся довольно быстро, сменилась жуткой нервотрепкой. Глазунов по любому поводу устраивал сцены. Если мне не удавалось вырваться в мастерскую, прибегал на Дорогомиловку среди ночи:
— Где ты была? С кем?
— Нас задержали на прогоне спектакля.
— А почему не позвонила?
— Не успела.
— У тебя такой испуганный взгляд... Ты лжешь!
— Илья, послушай...
— Нет, это ты послушай меня!
Заканчивалось все тем, что Глазунов, хлопнув дверью, в ярости выбегал из квартиры, а я рыдала до утра, не в силах заснуть. Утром он обычно звонил и просил прощения. Или приезжал днем во ВГИК с букетом цветов. Мы мирились, и на какое-то время он успокаивался. А потом все начиналось сначала: куда пошла, с кем, зачем?..
Уехала на съемки фильма «Василий Суриков», так Илья за мной примчался, благо базировались недалеко от Москвы.
Я играла первую жену художника, Елизавету Августовну, которая умерла от порока сердца и скоротечной чахотки совсем молодой. Глазунов обожал Сурикова, считал себя его знатоком и замучил меня советами — как играть. На площадку его, к счастью, не пустили, иначе я бы просто не смогла работать. Вздохнула с облегчением, когда он уехал в Москву.
Оператор Гавриил Егиазаров, впоследствии ставший режиссером и снявший много замечательных картин, относился ко мне как к дочке. В начале съемок, помню, все сокрушался, что плохо выгляжу:
— Ну и куда я дену эти жилы и кости? Как тебя снимать?
— Да как есть! — смеялась я. — Чахоточная больная не должна быть слишком красивой.
— Нет, — вздыхал он, — я так не могу.
И пытался как-то на меня повлиять:
— Лариса, найди хорошего парня, свободного, молодого.
Зачем тебе этот женатый художник? Он тебя в гроб вгонит!
— А Илье нравится, как я выгляжу. Ему чем хуже — тем лучше, — смеялась я.
Глазунов явно считал, что моя жизнь принадлежит ему, и держал ее под неусыпным контролем. То, что я когда-то принимала за нежную заботу, оказалось ревнивым диктатом капризной звезды.
Иногда я чувствовала, что Илья специально накалял ситуацию, создавая из мухи слона.
Заводил себя и меня, а потом, насытившись сильными эмоциями, как вампир кровью, успокаивался и извинялся. Не зря он так любил Достоевского, его герои часто поступали так же. И наши отношения Глазунов пытался превратить в какую-то «достоевщину».
Некоторым людям нужно постоянно ссориться, выяснять отношения, чтобы поддерживать пламя любви. Глазунов искусственно создавал напряжение, раздувая таким образом творческий «огонь». Он любил говорить: «За каждое мгновение счастья и творческого взлета нужно платить кровью и страданием». Не знаю, как он, а я за свою любовь заплатила сполна...
Не сразу поняла, что беременна. Проблемы с желудком случались и раньше, и я не придала серьезного значения то и дело возникавшей тошноте.
