Папа, увидев нас вместе с Быковым в гримерной на «Ленфильме», вывел меня в коридор и сказал: «Леля, не монтируетесь, совершенно не монтируетесь!» После выхода «Приключений Буратино» приходило множество писем, в одном из которых спрашивали: «Уважаемый дядя режиссер, у вас очень смешной фильм, но почему кота в нем играет дедушка, а лису — девушка?» Быков тогда уже попривык и очень смеялся. Внешне мы действительно не были парой, я выглядела моложе, а Ролан наоборот — старше своего возраста. Но внутреннее притяжение оказалось важнее. Быков не раз говорил: «Для меня не было женщины. Тебя Бог выдумал и послал мне. Он меня любит».
И еще несколько штрихов к нашей жизни — его словами. За два года до смерти Ролан сказал: «Боже мой! Мы прожили вместе двадцать пять лет, а я даже наговориться с тобой не успел».
И это при том, что мы говорили бесконечно, иногда просто физически страдала, плакать была готова от того, что я — единственный слушатель, так необыкновенны были эти беседы. Живородящий какой-то был человек, куда-то с ним попадаешь, глаза делаются как у стрекозы! Зрение такой объем приобретает, что начинаешь видеть и то, и се, и пятое, и десятое — и это счастье!
А еще как-то он признался — не мне: «Я очень любил свою первую жену, но Лена — воздух, которым я дышу». От себя добавлю, что жизнь с ним не была и не могла быть простой, ведь опять же, как заметил он сам — не о себе — «Гений немыслим ни без своих достоинств, ни без своих недостатков». С Быковым я жила как на вулкане: он меня то огнем палил, то пеплом посыпал — но все чувства были подлинными.
После развода с первым мужем его родители стремились к общению с внуком, но мои встали стеной, мама просто легла на пороге.
Пару раз только разрешила им повидаться. Когда Володя привез Пашу от деда с бабушкой, я их встретила, а у дома нас ждала мама, подгоняемая болезненными страхами, шла за нами и кричала в спину: «Не мать ты, иуда, христопродавка, они ж погубят ребенка, лишь бы алименты не платить!» Подобными упреками она преследовала нас до порога, я закрыла перед ней дверь своей квартиры, чтобы оградить сына от калечащих детскую психику сцен. Тогда она стала звонить беспрестанно, не отрывая пальца от кнопки — мозг взрывался от этого звонка, — пока Володя не отключил его.
Я работала, но на няню денег не было.
А кино — это экспедиции, бесконечные отъезды. Выручала моя любимая тетя, она оставляла свою семью и сидела на снятой даче с Пашей. Это было его счастье — тетя многое ему разрешала. Когда же ее подменяла моя мама, то Паша содержался в большой строгости. Да, она выручала, но не забывала при этом выговорить, что я не мать, раз оставляю своего единственного ребенка. А если она приходила домой и видела, что я мою пол, то могла и сказать: «Думала, что вырастила артистку, а вырастила домработницу».
То есть начались как раз те трудности, о которых Паша пишет в своей книге. Сначала я вынуждена была отдавать сына родителям на время съемок, потому что он часто болел. И из этой обычной человеческой ситуации раздувался вселенский пожар. Потом, когда жила с Роланом и его матерью, мне просто некуда было взять ребенка, условия не позволяли.
Мама, действительно, своей болезненной ревностью превращала наше общение с Пашенькой в редкие и мучительные свидания.
Однажды я выкрала сына, пока мама была в магазине, уехала с ним в Ленинград. Там Паша заболел, а мне надо было уезжать с Роланом на съемки, пришлось вернуть его бабушке. Боже, чего только не пришлось выслушать моему сыну о матери, когда мы вошли: «Дрянь, последний человек, вместо того чтобы ухаживать за больным ребенком, кому ты посвящаешь свою жизнь?!»
Изнуренная этой бессмысленной борьбой, во время которой страдали все, и отец в том числе, доведенная до отчаяния, я уже в открытую пыталась его забрать. Мы встретились — я, мама, папа и Паша. Решительно протянула к сыну руку, чтобы увести его с собой, а отец ударил меня по ней и оттолкнул.
Не так чтобы очень сильно, но достаточно для того, чтобы я отступила, не драться же с папой.
В те годы я была доведена до такого состояния, что иногда выходила на дорогу с мыслями: «Вот сейчас броситься бы под машину, чтобы положить всему конец». Я знала, что не сделаю этого. А выхода не было видно. Ну не понимала я тогда, что не вина это мамина — а беда! Страшный диагноз «склероз мозга» обнаружился уже незадолго до ее ухода, это было медленное, растянутое на годы отмирание мозговых тканей. Вот повод мне для покаяния на всю оставшуюся жизнь.
Когда наконец нам с Роланом удалось забрать Пашу к себе и мы стали семьей — Ролан действительно возглавил нашу команду.
